с папой я любил ходить на карусели, кушать базарный фаст-фуд и смотреть мультики про геркулеса. я показывал ему свой короткий и алый язык, когда хотел его подразнить. лучше всего мы умели с ним смеяться над мамой. Вот посмотрите, какая наша мама толстушка. вот посмотрите, какая наша мама глупышка. вот посмотрите какая наша мама — коротконогая мальчишка. шутки, конечно. мама смеялась. мы показывали свои зубы солнцу и прятали от него же наши монгольские дырочки. я его любил.

а потом родилась сестренка, я подрос, работа копа начала трахать его нервную систему. за билетом на чёртовое колесо он тянулся реже, нежели чем за армейской кобурой.
гонор его чернел, ошмётки кефира пачкали жёлтые обои, посуда целовала кафель, а наши мнения разъехались по квадратам. его осталось в зале у телека, моё — за компуктером в спальной. я тогда не знал, как назвать его дурость, только умел ассоциировать его с учихой.
знал бы я это слово тогда, сказал бы консервативность.
можно было бы много чего сказать, но он выдавил лишь:
выплёбывайся из моего дома. мне нахой не нужен такой потомок.

тогда у меня появился первый человек, которого я искренне умел ненавидеть.