— Что ты на меня смотришь?

Юра, я с кем разговариваю?

Зачем вообще в профессию пришел?

(хлопок)

Эй, бродяги, хватит воевать.

Смотри, как он будет ушко трогать.

— Mанижа, привет!

— Чтобы вызволить Юру, который внутри туалета.

Во всём всегда виноват режиссер.

Это получается, рэп победил?

(музыкальная заставка)

— Ладо, ты один из главных
режиссеров клипов в России.

Для тех, кто не понимает, кто ты такой,
назови один клип, который надо посмотреть,
чтобы понять, кто ты есть.

— Могу назвать, наверное,
вообще непопулярные вещи, которые я сделал,

которые мне, ну, по-настоящему
очень сильно нравятся.

К примеру, это будет
Масло черного тмина «Без названия».

♪ Всё отдам взамен ♪

♪ Всё отдам взамен
(Пожалуйста, встань с колен) ♪

♪ Всё отдам взамен ♪

И «One Lone Survivor»
Tim Aminov и Pete Josef.

♪ One lone survivor
Of fanatical and overcooked love ♪

Они не особо известны, очевидно.
(фоновое музыкально сопровождение)

— (Дудь) Почему мы в Грузии?

— Потому что я этнический грузин.

— Но ты никогда не жил в Тбилиси?

— Именно в Тбилиси — нет.

Я родился в Москве.

Значит, чуть предыстория. Мой папа из Грузии.

Значит, в 83-м году он уехал.

Мой отец уехал в Москву на учебу,

познакомился с мамой
— так возник я через четыре года.

Вот, и периодически я проводил время
в нашем родовом как бы гнезде, в селе Чертолье.

Я в детстве не говорил по-русски.
До похода в школу я вообще не говорил по-русски.

Я говорил на мегрельском.

Огромное количество история есть,
когда я уезжал там и возвращался домой к маме,

которая не могла найти со мной общий язык,
потому что я говорил только…

…на мегрельском. И она плакала.

И конечно любой поход к врачу…


А у меня была в какой-то момент
высокая температура, когда вызвали врачей.

И я начинаю с ними по-грузински общаться.

Мама смотрит как бы на врачей.
И врачи спрашивают:

«Ну, что он говорит?»

Мама говорит: «Я не понимаю».

Они говорят: «А вы вообще кто?»
Говорит: «Я мать».

(смеясь) И вот как бы
такой абсурд постоянно происходил.

— Ты же увлекся кино,
когда работал продавцом видеокассет у метро?

Ой, боже мой…
Я так не люблю эту историю,

потому что постоянно
происходит сравнение с Тарантино.

И это как бы, знаете,
такая попытка найти в биографии некие схожести.

И в общем, каждый раз,
когда эта история звучит,

приходится получать тумаков,
так сказать, за это. На самом деле--

— За что? Люди подозревают, что ты придумал это?
— Да, да-да-да.

— Чтобы быть похожим на великого?
— Всё так и есть,

потому что у меня еще нет
профильного режиссерского образования.

В общем,
это максимально созвучно как бы с Тарантино.

В общем, всё далеко совершенно не так.

— На всякий случай, ты не придумал это?
— Что именно?

— Ты действительно работал в…
— Да, всё так.

У моего друга, царство ему небесное,

значит, был такой бизнес.

На станции метро «Аэропорт» была палатка
с левыми, собственно, дисками, с пиратскими.

И на лето у меня не было работы,
нужны были деньги. И он предложил мне.

Я конечно же подумал: ну почему бы и нет.

В общем, с кино я был знаком,
но не так подробно, скажем.

И когда я попал в эту палатку,
я просто понял,

что передо мной просто
огромное количество фильмов

несистематизированных для меня,
в моем сознании, то есть.

И я просто подряд,
вот просто всё подряд смотрел,

и подстраивался под вкусы немножко
людей, которые приходили.

Какие-то эстеты приходили:
«Нам, пожалуйста, Трюффо, мы хотим Годара».

И я такой: «А кто это такие?»
«В общем, это французская новая волна».

Я такой: ага, так-так-так-так…

И я, в общем, начал подсматривать за тем,
что покупают люди, и начал смотреть.

— А Годар у вас был?
— Конечно.

— Это была всё-таки очень,
так сказать, синефильская палатка,

потому что там были разные фильмы.

И на тот момент, на самом деле,
вышел «Груз 200» Балабанова.

И я просто помню,
когда я решил сделать этот шаг навстречу к тому,

что меня достаточно сильно травмировало,

потому что я совершенно
не ориентировался в кино.

И когда ты посмотрел одно кино:

там «На последнем дыхании» Годара
там или «400 ударов» Трюффо

— ты включаешь, значит, «Груз 200»…

(хлопок)

Это абсолютно точный жест, который
определяет твое эмоциональное состояние.

Я ругался матом.
Я совершенно не понимал.

«Какое это имеет вообще право
на существование?» — вот такие были мысли.

Ну это в силу того,
что я не понимал контекста, про что и зачем.

С течением времени я абсолютно считаю,
что это один из важнейших фильмов

для российского кинематографа.
И он очень сильно…

В том числе Алексей Балабанов
на меня очень сильно повлиял.

— Почему это один из важнейших фильмов?

— Потому что он снимает
абсолютно некий тот самый, отчасти…

…лживый, мне кажется, слой,

вот, с романтизации
советского периода нашей страны.

Потому что как бы Советский Союз был разный.

Вот, и, конечно же, отражение
этой действительности обрело…

Это видение художника. Он так понимал.

И я никогда не видел
такого взгляда на этот период.

— (Дудь) Ладо,
ты решил нам показать непопсовый Тбилиси.

— (Ладо) Да-да, непарадную Грузию, вот.

Конечно она славится невероятными
выразительными местами.

Но в моем понимании
выразительность совершенно иная:

более кинематографичная как бы для меня.

И мы находимся в удивительном месте,
поскольку это экспериментальное сооружение.

Жилой комплекс, состоящий из трех домов,

где, значит, мост
пронизает насквозь все эти три дома.

— Это такое архитектурное решение из-за рельефа?

— Да-да, исключительно из-за рельефа. Для того,
чтобы жители с нижней части, как бы сказать,

этого плато могли подниматься
беспрепятственно благодаря тем трем лифтам,

которые находятся в самом дальнем здании.

И соответственно если ты…

Мы проходили с тобой там чуть ранее,
там автобусная остановка для того,

чтобы жители нижней части города
могли достаточно быстро,

не по серпантину, не по этим
извилистым дорогам пешком подниматься,

а, воспользуясь лифтом, оказались здесь.

— (Дудь) Вот на этой самой кишке
вы снимали «Иуду» Хаски?

— (Ладо) Да, всё верно.

— (Дудь) Слушай, а вы его не перекрывали?
— (Ладо) Нет, не перекрывали.

Более того, такая милая, обаятельная деталь
в силу ограничения бюджета,

очень сильного ограничения:

если там, помните, эпизод,
где одного из героев сотрудник бьет дубинкой

— этого сотрудника играл я.

Вот, потому что я никому не доверил
бить молодого человека дубинкой.

Она была специальная такая,
как бы из специального состава,

которой ты вроде бы бьешь,
но она не причиняет никакого вреда.

Но даже в этом случае я сказал,
что: «Давайте я это сделаю».

«И я вовремя перед самым как бы ударом
буду останавливать руку,

в принципе, прикосновения самой
этой дубинки с телом не будет,

мы никаких увечий не нанесем вот».

И да, и одного из сотрудников штурмовой группы
мне тоже пришлось сыграть.

— В масках которые были?
— Да-да-да.

— Это которые вот так вот стилево шли.
— Да-да,

нам неоднократно сказали,
что так никто не ходит с оружием.

Выглядит это всё неубедительно.
— Слишком, как из Контры?

— Да-да-да, ну, кстати… (смеется)

Единственное, мне кажется,
чем мы вдохновлялись в этот момент,

и наш опыт в юности заключался в том,
что мы все играли в Контр-Страйк,

и помним примерно,
как это выглядит соответственно.

И вот по воспоминаниям поняли,
что, наверное, это как-то так.

«И в общем, наверное, линией давайте двигаться»
— в общем сымпровизировали.

— «Иуду» заблокировали через полгода
после того, как он вышел.

Ты так и не понял почему?
— Кстати, нет.

Более того, я попытался среди своих знакомых
найти людей, работающих в органах.

И сказать: «Можно я покажу вам клип,

а вы мне скажете, в чем проблема?»

Никто мне так внятно и не ответил.

То есть, сказали: «Я не понимаю».

Я клянусь, я тоже не понимаю.

— (Дудь) Он до сих пор заблокирован?
— Да.

— Но в Грузии его можно легко посмотреть?
— Да.

Ну, здесь можно еще включить VPN,
то есть, я ну… странно.

— Там метафора простая,
что: наркотики равно музло?

— Ну очевидно да. Она очень суперпростая.

При том, что, когда возникло это простое,
простейшее решение,

что мы будем перемалывать эту пленку,
и она будет использоваться

как некое курительное вещество.

Ну, мы при том, что огромное количество времени
уделили этому процессу, очевидному.

И когда люди не могут, те, кто запретил эту работу,
сопоставить одно с другим,

у меня это вызывает огорчение, конечно.

— У тебя есть ощущение,
что сейчас мин на поле стало больше?

Что такой клип сейчас, ну…

…с гораздой большей вероятностью
заблокировали бы почти сразу?

— Ну скорее бы, знаешь, даже бы большинство
артистов не решилось бы его выпустить.

И вообще, то есть, на подобное предложение
с моей стороны, как бы относительно идеи,

многие бы артисты бы отказались, вот и всё.

Вот сейчас складывается такое впечатление,
что мы живем в таком отрезке времени,

где я не всегда могу предложить такие вещи.

Многие артисты просто откажутся.

— Это хорошо или плохо?
— Плохо конечно.

— Почему плохо?
— Потому что художник должен быть свободным.

И как бы и артист, который дает мне
возможность воплотить ту или иную идею,

тоже должен быть свободным.

А мы сейчас находимся в такой парадигме,
когда у нас есть запрет на реальность.

Я называю это «запрет на реальность», поскольку,
значит, существует любая альтернатива,

допустимая, жанровая,
может быть, там и так далее.

Реальность, в которой мы существуем,

которую как бы каждый человек
плюс-минус ощущает по-своему, под запретом.

И это распространяется в том числе
как бы на любого рода форму.

Ну, наверное, визуальная более ощутимая,
потому что там…

Хотя нет и в музыкальной части тоже, я думаю,

что сами артисты тоже где-то себя цензурируют
и не могут себе позволить высказываться,

значит, о некоторых вещах так,
как бы они хотели, как мне кажется.

Сейчас такое.
Слава богу какие-то артисты остаются,

в том числе как бы и Дима Хаски,
да и многие другие ребята, в общем.

Но ощущается давление, я скажу честно.

Я как бы его чувствую. Мне неприятно.

Каждая поездка для съемок «вДудя»

— это новые впечатления и возможности.

Постоянно ставить интересные задачи и пробовать их выполнить,

а когда это получается — находить новые цели.

Узнавать про удивительные места
и мечтать когда-нибудь там оказаться.

А потом приехать туда на съемки
и увидеть всё своими глазами.

Занимайтесь любимым делом,

двигайтесь вперед

и кайфуйте.

— За что ты обожаешь фильм «Нечто»?

— Я обожаю его за то,
что это смесь двух жанров,

на самом деле: детектив
в духе Агаты Кристи с монстром.

Мне кажется, вот эта компиляция,
которую не делал никто до этого,

Вот, и за безумный, безумный грим!

Потому что это был… я не помню, как звали гримера.

Это выдающийся был художник при том,
что ему было на тот момент 23 или 24 года.

Это гений! Просто гений,
который сделал вот эти вот вещи.

И я знаю, что они в силу того,
что им необходимо было сэкономить,

если я не ошибаюсь. Если что вы поправите.

Сначала они снимали все актерские сцены.

Значит, потом отдельный блок
всех спец special effects.

Ну то есть, вот этих вот:
разрывания живота и всех монстров.

А потом это надо было сжечь, понимаешь?

Они сжигали штучные экземпляры
на глазах художника.

Вот я бы хотел посмотреть на него
в этот момент, потому что он бы…

Ну то есть, вот то,
что ты кропотливо делаешь…

Я знаю, что вот голову для клипа Ленинград…

«Кольщик» голову делали месяц.

Месяц!

Петя Горшенин,
выдающийся русский художник,

значит, делал.

Он каждую волосинку вставлял в пору.
Это детальная ручная работа!

Месяц! Я просто представил себе:
так, только голова.

А там сложнейшие спецэффекты,
и потом на глазах художника это сгорает.

Это конечно жестоко.

— Петя Горшенин для фильма «Жить»
труп ребенка делал.

— Не знаю, честно. Не буду говорить.

Петя, мне кажется,
единственный человек, который…

Еще, кстати, я не знаю,
правильно это неправильно сказать.

Петя занимается, на самом деле,
еще протезированием.

Он, значит, показывал мне фотографию мальчика,
которому руку сделал на заклепках.

И нос бабушке.

То есть, это его как бы
еще одно ответвление, что очень важно.

Он с анатомией человека как бы
знаком не понаслышке.

Он в состоянии еще сделать те вещи,
которые людям помогают жить.

— Очень круто!
— Да, да.

Петя, привет!

— (Дудь) «Ограниченный бюджет».
Ты помнишь бюджет клипа?

— (Ладо) Да, помню.
Это было не больше миллиона рублей.

— (Дудь) Миллион рублей в 2018-м это все равно…

— (Ладо) Э-э, нет. Это--
— (Дудь) Сколько сейчас стоит клип?

— Слушай, всё зависит от артиста.

Честно сказать, в основном все клипы,
которые я снимаю,

на безвозмездной основе
существуют в моем случае.

— Ты не берешь гонорар?
— Я не беру гонорар.

За исключением некоторых работ.
Вот, кстати, это буквально Ленинград «Золото».

И еще там, я, честно говоря,
сейчас не вспомню. Это всегда очень…

Ну, я просто стараюсь работать с теми артистами,
с которыми у меня складываются взаимоотношения.

И не так много, честно говоря,
снимаю клипов, если уж так по существу.

Потому что предложения
постоянно поступают,

но если артиста я не чувствую, не понимаю,
идеологически я с ним как бы не сопричастен,

то я не берусь работать вот.

А уж тем более с какими-то,
не хочу их как бы обидеть,

но попсовыми артистами я как-то,
в общем, не работаю.

При том, что у меня был как бы
как-то разговор со Светланой Лободой.

У нас был прекрасный диалог по телефону.
И она просила снять клип.

И я как бы говорю: «Что я могу вам дать
с точки зрения эстетики, истории там и так далее?»

«Вы же видите, как я работаю. Ну, это будет странно.
Мы из разных музыкальных миров, скажем так».

— А когда визуальные миры скрещивают
— это разве не прикольно?

Когда вот ее весь такой шик и бурлеск
соприкоснулся бы с твоей мрачнухой?

Согласен, согласен. Знаешь, сейчас я бы уже как-то,
может быть, более свободно рассуждаю.

На тот момент, когда это стало всё происходить,
я старался быть более аккуратным.

Кстати, я не ответил.
Я так галантно ушел от твоего вопроса.

Средняя стоимость клипа в Москве,

мне кажется, начинается от двух миллионов рублей,

а дальше, как сказать, ограничений никаких нет.

Дальше — в силу возможности артиста,

ну и от креатива, который как бы возник на бумаге.

— Ты можешь на одном примере,

так чтобы компактно, но при этом фактурно
рассказать технологию съемки клипа.

Просто по пунктам:

сколько времени это у тебя занимает,
за сколько времени до монтора--

— Мне, честно, Юр, будет комфортнее,
если ты мне будешь задавать вопросы,

потому что в этой ситуации,
это огромный комплекс задач, которые ты решаешь.

— Ну, давай про что-то хитовое.

«Fata Morgana».
— Угу.

— Сколько всё производство заняло:
с чего началось, чем закончилось?

— Да, мы делали эту работу, мне кажется,
в течение месяца или полутора.

Я, честно, сейчас не вспомню.
Это достаточно давно уже было.

Произошло всё после работы над Reebok.

Мы с Oxxxymiron'ом сделали IMPERIVM,
это такой тоже мини клип, вот.

И было предложение, в общем,
повзаимодействовать в дальнейшем.

Я буквально достаточно быстро, за неделю,
собрал этот концепт, предложил Мирону, вот.

Потом в силу наших бюджетных ограничений
мы пошли к Пете Горшенину.

Сказали: «Петь, что у тебя есть?».

Он говорит: «У меня есть тело».

«Всмысле?»
«Ну вот у меня есть тело человеческое, то есть».

О! Я говорю: «Хорошо». А значит--

— У него прям заготовки?
— Как и, ну, с предыдущих проектов, вот.

С «Хардкора», кстати, было тело.

Я говорю: «Так, надо уточнить у Ильюхи,
разрешит он или не разрешит».

«Мы замажем все как бы…»
Ну, есть авторские права.

Надо для них это каким-то образом починить так,
чтобы мы могли использовать тоже.

И в общем, как бы тело всё чуть-чуть видоизменили.
И я конечно долго с Петей разговаривал.

Говорю: «Петь, надо, чтобы это не так
всё сильно физиологично было, вот».

Но как бы я ни объяснял Пете,
у нас как бы было такое тело

и такая степень физиологичности.
Она там очень как бы отталкивающая.

И у нас был очень казусный такой случай,
на самом деле.

Вот где в какой-то момент
я поседел буквально на один день.

Там была интеграция МТС,
за что им огромное спасибо.

Потому что без интеграции
мы бы не сняли это никогда,

потому что это стоило дорого.
В общей сложности клип очень дорогой.

Я помню, что больше пяти миллионов.

Это достаточно внушительная сумма для клипа.

Понятно, что снимают и больше.
Для меня это был первый клип за такие деньги.

Потому что, ну, просто три съемочных дня,
БТР и это, то се

— это просто, ну,
складывается в такую колоссальную сумму.

И нас поддержал МТС.

И в какой-то момент, значит,
кто-то из сотрудников МТС увидел клип,

не с теми, с которыми мы общались.
И сказали: «Что это за говно?»

«Что вы сняли? Что это за жесть?»

«Люди какие-то расчлененные там и так далее».

Мы конечно просто в этот момент
очень огорчились, скажем так,

потому что как нам быть дальше? Никто не--

— А они видели сценарий?
— Да, мы же до этого всё согласовывали.

Всё было в порядке.
Просто оказался не тот человек,

который не был в курсе,
но каким-то образом до него это дошло.

Потом мы показали собственно тем людям,
которым нужно. Они сказали:

«Всё классно. Мы так и договаривались,
всё в порядке».

Я просто помню тот день, когда на один день
мы просто все стали седыми абсолютно.

Ну я точно стал,
потому что я очень хотел реализовать эту работу.

И там Мирон дал абсолютную свободу,
Маркул тоже.

То есть, как бы они вообще не лезли
глобально в творчество.

То есть, они как бы: «Делай, как ты считаешь нужным».

И это конечно как бы такой карт-бланш
очень сильно мотивировал.

И на экваторе, когда мы вложили там…

Не я точнее, а Мирон вложил.

И я даже не знаю, может, Маркул тоже.
Я в эти обычно процессы не лезу.

Они вложили часть денег, то есть как бы да.
И нам еще надо снимать какие-то вещи,

подсъемы делать, а у нас денег уже нет.

И я просто боялся, что это всё ляжет на полку,
как обычно, знаешь, это бывает.

— Неделю ты писал сценарий?
— Неделю писал сценарий, три съемочных дня.

Впоследствии постопродакшн
около двух недель.

Вот, была определенная дата,
к которой мы стремились.

Мы соответсвенно на нее вышли, и всё прекрасно.

Клип, мне кажется,
хорошо восприняла аудитория.

Всё прекрасно.

Давай, с пацанами нас снимешь. Смотри.

Твоя задача, видишь — кружочек в центре.
— Да.

— Соответственно крути фокус.
— Так, но он же маленький.

Сейчас вот это у тебя будет
максимально общий, правильно?

— Да.

Вот, и соответственно попытайся
вот в этом кружке найти в фокусе меня.

То есть, ты крутишь фокус сам
собственно этим кольцом.

— А каким, вот этим?
— Да, вот этим вот найди нас в фокусе.

— Я не очень… О! Ладо, привет.

— Да, и нажимай кнопку собственно. Стреляй!

— А где?

— Она у тебя прямо под указательным пальцем
вот здесь. Вот она.

— А! Прям курок?
— Да, да.

— И она начнет записывать?
— Да.

— О-о, прикольно!
— И зажми ее. И всё, и снимай.

— Подожди, она пленочная?
— Да-да-да, 8 миллиметров.

— Ты снимаешь?
— (Дудь) Да-а.

— Во-от!

— Для тех, кто не понял,
что за чемоданчик у Ладо был с собой,

с которым он сюда пришел.

В этом чемоданчике вот эта камера.
— Да, 8-ми миллиметровая камера.

— И ты с ней ходишь--
— Кстати, это подарок Манижи.

— А-а!
— Да-да-да.

— Манижа, привет.

— (Дудь) Ты с ней ходишь все эти дни,
что мы здесь снимаем.
— Да-да-да.

— Зачем?

— Для того, чтобы… Я надеюсь,
вы будете использовать это в нашем выпуске.

Это подсъем будет материала нашего процесса
и мое впечатление о Грузии на данный момент.

— А почему именно такая?

Потому что модно?

— Нет, никак не связано с модой.
Просто это качественная японская камера.

— Не-не-не, жанр имеется в виду. Почему не такая,
как у Серег, а вот именно такая вот…

— М-м, какая?

Давай грубую характеристику рассмотрим.
— Ну, очень по-хипстерски выглядит.

То есть, она дает там какое-то качество
или что-то еще?

— Ну, это просто эстетика.
8-ми миллиметровая пленочная эстетика.

Я просто чаще всего работаю
либо на 16 миллиметров

с вкраплением 8-ми миллиметровой пленки.

Как бы уже просто я заложник собственных
уже как бы решений.

— А клипы ты на нее снимаешь?

Эту просто использую, как подсъем,
потому что у нее немножко,

ну, мягко говоря, иное качество.
А в основном снимаю 16 миллиметров.

— Ну, то есть, она так же выглядит?
— Нет, она раза в три больше.

— А, но какие-то кадры,
которые у тебя в клипах появляются,

они бывают вот на это?
— Да, подсъемы какие-то происходят, да.

Она мобильная, ты ни от кого не зависишь.

Всё-таки 16 миллиметров
— это более профессиональная.

Это считается любительской камерой.

— А-а.
— Да.

16 миллиметров предполагают наличие механика,
фокусника и прочих-прочих людей,

которые технически должны
обслуживать полноценно камеру.

— Фокусник — это фокус-пуллер?
— Да-да.

— Жаргончик!

Слушай, а потом надо проявлять,
как на старом зенитовском фотике?

— Да, там есть химические процессы
проявки и отцифровки.

Значит, небольшой такой сканер, специальный.

В России с этим намного сложнее.
На Западе это настолько актуально,

что ты можешь в течение нескольких дней
получить уже скан в хорошем качестве,

в 4К, материала.

В Москве приходится ждать
до двух недель в лучшем случае.

Да, да, в этом--

— Ты сдаешь пленку и потом еще…?
— Да, это невыносимо длительный процесс,

потому что ты как бы хочешь
быстрее получить материал,

но вынужден ждать терпеливо две недели.

Либо за дополнительную плату за неделю.
Ровно икс два.

Это не самое дешевое удовольствие.

Вот поэтому здесь это очень осознанная съемка.

Ты начинаешь как бы не поливать просто так,
а вот понимаешь:

вот кадр — я его хочу зафиксировать
или не хочу зафиксировать.

— Да. Всё, как во времена Fujifilm'а и Kodak'а?
— Да.

— Опиши Илью Найшуллера
одним предложением.

— Илья — тот человек, который обладает страстью

создавать уникальные
и неповторимые экшн-сцены,

но при этом достаточно глубокий человек.

И я бы хотел прежде всего сказать ему,
если он посмотрит,

что я жду от него тех фильмов,
которые он может снять и те, которые я сним писал.

У него есть прекраснейший фильм,
который мы с ним вместе написали,

«Нет ночи длиннее».

И я знаю, что у него большой потенциал,
на самом деле, к драматическому тонкому кино.

А пока он работает в жанровом фильме.
И мне бы хотелось увидеть его другую сторону,

потому что равных ему в экшене,
я считаю, практически нет.

Вот просто нет.

Потому что вот мы сейчас с тобой сядем,

за пять минут он раскидает так сцену,

на что мне понадобится несколько дней.

Вот какую-то сложную… как короче,
чтобы этот экшен был там и так далее.

Для него это абсолютно настолько органично.

И это такая страсть,
которая меня всегда поражала в нем.

Это просто как будто это, знаешь,
врожденное качество.

– Над False Alarm'ом для Weeknd'а
вы работали вместе?

— Да.

— Что ты там делал?
— Писал сценарий.

— ты был на съемке?
— Нет, к сожалению.

— Почему?


— Ну конечно посмотреть,
познакомиться с Weeknd'ом.

— Почему тебя не было там?

— Ну потому что денег нет вести еще
какого-то там парня второго. Зачем?

Есть Илья. Понятно всё. Зачем?

— М-м.

— И у меня на тот момент не было денег

для того чтобы позволить себе поехать,
к сожалению.

Я жил в съемной квартире с тараканами

и уж ни в коем случае не мог себе
позволить куда-то поехать.

Уж тем более в Соединенные Штаты Америки!

Это было сложно.

— Когда узнал, что Ильюха снимает,
а тебя там нет…

— Клянусь, вообще никакой зависти.

— В нашем с тобой детстве писали
«реп — это кал» на стенах.

— Да-да-да.
— А сейчас…

Я правда не понимаю первую часть надписи,
но «РЕП и ничего больше»!

— Это получается, реп победил?

(посмеивается)

— Да!

Чем у тебя родители сейчас занимаются?

— Мой папа строитель. Он прораб,
работает в строительной компании.

Моя мама фармацевт.

Значит, на данный момент
она уже в предпенсионном возрасте,

и работает на заводе,
сортирует лекарства, ампулы.

То есть, я из простой обычной, собственно,
рабочей крестьянской семьи.

— Как они восприняли,
когда ты пошел на актерский?

— Моя мама обрадовалась этому,
потому что она сказала,

что в детстве занималась самодеятельностью
и писала стихи в том числе.

У нее были тетрадки, она мне их показывала,
со своими произведениями, вот.

Папа никаким образом не связан был
с творчеством.

Ну, меня поддержали. То есть,
не было никаких противоречий.

Они сказали единственное, что,
наверное, возможно, что-то стоит

получить какое-то более стабильное,
внятное образование,

потому что эта профессия не гарантирует тебе
заработок и, в общем, постоянную внятную работу.

То есть, они как бы отчасти были правы,
потому что долгое время я, действительно,

был безработным, несмотря на то, что отучился.

Приходилось приспосабливаться,
искать какие-то подработки.

Я для того, чтобы поступить в университет…

Я первый курс поступил на платный — у моего отца
были определенные финансовые ограничения.

Он сказал, что: «Слушай, я могу позволить,
тебе в том числе, отучиться первый курс,

а дальше, конечно, будет нам очень сложно
с точки зрения денег».

Я просто помню до сих пор эту сумму.
Это 245 тысяч рублей в год стоило обучение.

И я поступил на платный когда, и я…

Это очень большая сумма.
Она и сейчас внушительная просто вот.

— Тогда это было около 10-ти тысяч долларов.
— Это огромная сумма!

Что я сделал? Я просто сказал, что:

«Пап, я тоже попробую каким-то образом
поучаствовать в этом».

И я устроился работать грузчиком
на шоколадной фабрике.

Через две недели я оттуда уволился,
потому что контингент был очень тяжелый.

И те истории, которые я слышал,
я просто морально не смог выдержать.

Потому что мужики рассказывали,
как кто-то кого-то там что-то где-то как-то

— это в общем чудовищные истории.

Рассказывал один мужчина
как он купил у своего товарища где-то в деревне…

«Купил» — именно вот это определение.
Купил внучку за бутылку водки.

Я просто понял,
что я не могу в этой среде находиться.

Попробовал этот шоколад.
Он мне показался самым горьким на земле,

и я как-то оттуда ушел.

И я устроился работать грузчиком
в Дом книги на Камергерском переулке на углу.

И я прекрасно проводил время,
потому что завоз книг был два раза в день.

В первую половину дня и во вторую,
то есть соответственно

я мог полностью отдаться чтению книг.

По сути, у меня была библиотека,
и я читал всё время книги.

— Купил внучку?…

— Да, вот поэтому, Юра--
— А он рассказывал об этом как, бравируя?

— Ты знаешь, я не помню--
— Или каясь?

— Нет, раскаиванья там не присутствовало
ни коем образом. Это была какая-то…

Вот, наверное, вызвало бы у меня
хоть какую-то совершенно другую реакцию,

если бы он хотя бы бравировал.


А это было настолько всё бытово и просто,
что это, как данность.

И я просто понял, что я в такой среде
не выдержу еще больше там и минуты.

Это было очень чудовищно,
когда ты слышишь такие истории.

— А купил для?…

— Да, конечно. Мы понимаем, для чего он купил.

— До переезда в Москву
ты жил на территории Абхазии.

Как грузино-абхазская война
коснулась вашу семью?

Это, конечно, чудовищно,
потому что я помню, как…

…как я вышел на улицу
и увидел на дороге боевую технику.

Я не помню, то ли это были танки или что-то.

Я просто буду говорить, действительно,
о тех ощущениях, которые там были.

Это было что-то металлическое большое.

И впоследствии мой дядя соориентировался:
понял, что нужно покидать сейчас дом.

Мы добрались до аэропорта.

Я просто помню какой-то брезент,
что-то трясло, крики, всё остальное.

Я просто помню этот момент,
когда мы оказались на взлетной полосе.

Мы бежим к самолету.

Нет никакого трапа.

Людей закидывают в открытую дверь
этого самолета.

Помню, что огромное количество людей:
мужчины именно внизу стоят,

а женщин, стариков и детей
каким-то образом вот…

Я помню, как стюардессы помогают. В общем,
короче достаточно напряженная такая сцена.

Вот, и я оказываюсь внутри самолета.

Это страшнейшая картина, потому что

…он был полностью забит, просто до отказа.

Вот как бы если представить
себе метро в час пик.

— Там стояли люди?
— Да, стояли женщины, старики, дети.

Я просто помню эти звуки и это рыдание.
Это просто невозможно забыть.

Я, как ребенок, не понимаю, что происходит,

но на эмоциональном уровне
считываю всеобщий страх.

Это просто животный страх.

Я просто помню, как самолет, который взлетает,
значит, все орут, рыдают, плачут,

и по нему как бы, я не знал об этом,
но оказывается, стреляли.

— Из танков, из…?
— Я не знаю, кто, что.

То есть, ну вот сам факт,
что все люди начали еще…

Он, во-первых, долго не мог взлететь,
потому что очевидно, я сейчас понимаю,

что как бы из-за массы, которая там находилась.


Это, ну, с какой скоростью
он должен был разогнаться

и каким образом он вообще взлетел,
я не понимаю.

Вот, и значит, они все-все-все кричали.
Соответсвенно мы взлетели.

Долетели благополучно до Москвы.

И это был… Я не помню, какой месяц.

Но я помню, что я был
по рассказам моего дяди


в какой-то очень легкой там
футболочке и в шортиках.

А дядя там чуть ли не в майке,
а еще лежал снег.

И никто не знал в Москве о происходящем там.

То есть, вот как-то вот так получилось.

— Так, платный лифт, да?
— (Ладо) Да.

Для того, чтобы
оказаться нам на верхнем этаже,

а мы планируем оказаться вообще
прежде всего на крыше,

нужно воспользоваться,
значит, этим устройством.

У нас есть какое-то количество монет.

Я не знаю, какая точная сумма необходима
для того, чтобы--

— Давай уточним.
В Грузии почти везде платные лифты.

— Ну, особенно в постройках
там 70-х, 60-х годов сооружений.

Этот дом, я думаю, примерно такого же года.
И соответственно нам нужно…

Я сейчас не знаю сколько.
Давайте начнем с 50-ти копеек.

Да?
— Я просто не понимаю, как это работает.

— Я тоже.
— Вот смотри, это же просто почтовый ящик, да?

То есть, каким образм и куда
он отдает команду, чтобы лифт сказал:

«Да, этих пассажиров
можно вверх катапультировать».

Ты понимаешь, Серег?

— Так, соответственно,
начинаем с 50-ти копеек.

(звон монет)

Пробуем.

Нет.
(посмеивается)

Один лари?
(звон монет)

Настолько, что…

— Еще что ли?
— Я не понимаю.

— Не, ну сейчас уже много
мы будем расходовать.

— Давай еще… Сколько я?… 20 копеек кину.
(звон монет)

О! 20 копеек стоило!

— Ладо, куда ты нас притащил?

— Это район Варкетили вот.

Еще одно место,
которое мы будем называть непарадной Грузией.

Это рабочий район, считается. Вот,
можно обратить внимание на этот ландшафт.

Каким образом здесь выстроены хаотично,
эклектично дома

— это конечно поражает своей красотой.
И на фоне конечно прежде всего горы.

— Давай про клип «Реванш» поговорим.
— Да, давай.

♪ Врать, паясничать, бить посуду
Короче, драть эту жизнь, как суку ♪

— Это же клип про лицемерие семейных посиделок?

— Нет, далеко совсем не так. Я просто хотел снять свой альтернативный «Новогодний огонек» вот,

потому что я достаточно сильно устал от того,
что происходит на российском телевидении.

Это вопрос как бы желания.

Пусть те люди, которым это нравится,
наблюдают за этим.

Мне же хотелось сделать альтернативную версию,
такое своего рода хулиганство,

в поддержку прежде всего фильма «Петровы в гриппе»,


потому что такая коллаборация случилась вот.

Ну и конечно же это слепок того,
как мы все живем,

любим и не видим друг друга
в одной коммунальной квартире.

Эта, кстати, находится квартира в Измайлово,
чтобы вы понимали.

Мы практически 20 минут и в центре города.

И вот такая квартира.

Не квартира, прошу прощения. Коммуналка.

Вот такой длинный коридор, значит,
с жителями, разными представителями, как бы СНГ,

и в том числе и огромное количество разных,
странных, уникальных, фактурных людей,

где вот эти стиральные машинки вдоль,
вот эти вещи.

У меня был культурный шок, честно сказать.

Потому что я думал, что это всё пережитки,
знаете, Советской эпохи

— общие такие две большие
коммунальные квартиры.

И когда я столкнулся с этим,
у меня сначала встал вообще вопрос:

«Снимать ли это?» Честно сказать.

— Извини, у тебя нет друзей в Петербурге?

— Есть. Ну, я сам вырос в коммуналке,
но просто такого масштаба я никогда не видел.

Ну и вот у меня была моральная дилема некая,

потому что на третьем этаже
было настолько грустно,

что я просто понял, что я не имею права
так показывать, настолько всё плохо.

– Еще запущеннее?
— Да, еще хуже было.

Знаешь, честно сказать,
когда мы поднялись на третий этаж,

если у нас в достаточно таких
холодных тонах было решение

с наличием такого зеленого в этом клипе,
то выше этажом всё было в желтом цвете.

И если ты представишь себе, что ты возьмешь
сейчас две сковородки с раскаленным маслом

и будешь… вот оно начинает вскипать,

и неожиданно резко подбрасывать
это масло в потолок, и оно будет там как бы оседать,

и потом капать вниз.

Вот весь потолок был именно таким.

Как будто бы, честно сказать,
художник по декорации зашел и это зафактурил.

Мы сначала подумали: «Слушайте,
здесь кто-нибудь, наверное, снимал».

В итоге, здесь никто не снимал.
— Это просто жизнь.

— Это просто жизнь. И уровень такой…

То есть, как бы к тараканам
я абсолютно спокойно относился,

потому что мы когда в коммуналке жили,
у меня такой был принцип: я не убивал тараканов.

Потому что я как бы считал,
что это неправильно — убивать что-либо живое.

Я такой: «Иди-иди, друг, отсюда. Ползи».

И в общем, когда я зашел туда,
честно сказать, когда включили свет,

они просто ну поползли.
Такой рой просто расползся.

Мы дождались, пока они все попрячутся

посмотрели, в целом,
на этот прекрасный потолок.

Сначала задали вопрос, что всё-таки,
возможно, кто-то здесь снимал.

Они такие: «Нет».

Мне было достаточно…

…тяжело. Я сказал: «Давайте мы пойдем отсюда,

потому что это некрасиво,
если будем это снимать».

— (Дудь) Там живут люди?
— Да, да.

— Где баянист сидит на фоне панелек,
которые точь-в-точь, как колумбарий.

Где ты на это сходство наткнулся?

— Слушай, я, честно, не могу тебе сказать,
в какой момент я отследил этот процесс.

Мне хотелось просто придумать некое обрамление,

некую метафору, вот форму.

И у меня давно было ощущение,
на самом деле, что панельки очень схожи.

И я потом начал гуглить.

И в одном из колумбариев Москвы
я обратил в нимание, что есть…

Они вообще, так сказать, еще неиспользованы.

Нас, к сожалению, туда не пустили снимать.

Они еще выразительнее выглядят.

То есть, прям ощущение, что,
если поставить внизу маленькие,

как бы меньшего масштаба там машинки,
ты в жизни не отличишь!

Это настолько похоже.

Знаешь, это где-то везде витало.

Я не говорю, что это уникальная идея. Точно нет.

Это где-то везде витало,

потому что смотришь на эти колумбарии… Ну, как будто панельки.

Это, знаешь, как бы потом, когда я это сделал,
мне огромное количество людей написало:

«Блин, у меня тоже была такая ассоциация!»

Постоянно, постоянно, постоянно
мне писали, очень много, в директ.

Ильюха Найшуллер уезжал куда-то заграницу
и оставил мне квартиру.

Сказал: «Хочешь — развлекайся».
Я такой: «Конечно хочу!»

У него большой проектор был на тот момент.

Я что сделал? На тот момент, я услышал о том,

что есть такой фильм Лозницы «Счастье моё».

Начинается первая сцена с того, что, значит,

руки в татуировках таких, знаешь,
ну, очевидно в каких-то воровских

тащат какое-то тело.

Очевидно мертвое. Мертвого человека.

Значит, и бросают в яму.

И это верхняя точка, значит,

и человека полностью заливает цементом.

И это снято всё практически одним кадром.

И после этого возникает титр «Счастье моё».

Это настолько шокировало меня.

И потом впоследствии весь фильм,
который я посмотрел опять же и…

Я просто помню свои ощущения 31-го декабря
после просмотра фильма Лозницы.

Это равносильно тому, что, если на тебя,
не знаю, многотонная плита упадет,

то тебе надо из-под нее каким-то образом выбраться.

Вот я, мне кажется,
несколько дней выбирался из-под нее.

— Хорошо встретил Новый год.
— Прекрасно вообще.

— Я знаю людей, которые задают вопрос:
«А нафига вообще такое снимать?»

«И так жести вокруг полно.
Зачем делат такое в кино?»

— Ты знаешь, я вот чуть-чуть ранее
тебе сказал, что от себя не уйти.

Вот, допустим…
Я тоже анализировал этот процесс.

Значит, к примеру, Ларс-фон-Триер
невероятно восхищается Тарковским

и очень сильно его любит.

Фильм «Антихрист». Если ты смотрел,
там есть достаточно много шокирующих сцен,

в том числе отрезание секатором клитора.

Вот, этот фильм посвящен Тарковскому.

И сколько бы Ларс-фон-Триер,
во всяком случае те интервью, которые я читал,

ни пытался подрожать, значит, Тарковскому,

это никак не похоже на фильмы Тарковского.

И я могу тебе точно сказать,
чтобы человек ни пытался сделать,

как бы он ни пытался чему-либо подражать,
в чем можно уличать бесконечно кого-либо,

всё равно получается то, что получается.
Прямо отражающее того или иного человека.

Знаешь, никого не хочу обидеть,
но есть такое комичное выражение:

«Что бы ни выращивали афганские ученые,
всегда получается мак».

Понимаешь? Вот то же самое.

— (Дудь) Ох-х!

— Ну это…
— (Дудь) Как нетолерантно!

— Нет, я к тому, что это просто такая шутка вот,

которая характеризует, мне кажется,
отчасти деятельность режиссера,

который как бы чего там ни подражал,
если он хочет высказаться,

всё равно это каким-то образом проступает.

Это мрак. Значит,
этот мрак живет в этом человеке.

— Когда ты умрешь, ты бы хотел,
чтобы тебя хоронили или сожгли?

— Ух-х…

Я бы хотел, чтобы, прежде всего, меня…

Ну я хотел бы написать бумагу,
что, если мои органы будут к тому времени полезны,

ими могли воспользоваться — это прежде всего.

Второй момент — наверное, похоронили здесь.

У нас есть фамильное кладбище… рядом с дедом.

Вот, хотел бы на общем семейном кладбище.

А ты что для себя решил?

— Конечно кремация.
— Почему?

— Ну потому что я не понимаю, для чего…


По двум причинам.

Во-первых, не хочется продолжать
истязать землю человеческими погребениями.

Ну, по крайней мере, каждый сам решает, как ему лучше.

Но я не хотел бы мучать землю,
чтоб еще и мое тело туда зарывали.

А во-вторых, мне кажется,
что так будет проще, ну, отпустить.

Я не знаю, когда я умру, будет ли это для кого-то там
грустью, ценностью и всем остальным.

Это может произойти там, допустим, не скоро,

когда я нафиг никому не буду нужен во-от,

в том числе и родным, но, мне кажется…

Как Вася Сигарев говорил у нас на интервью,
что мы не умеем отпускать.

А мне кажется, что когда у тебя нет того места,
куда можно прийти к человеку,

ну, или оно не такое монументальное, как могила,

то, мне кажется с этим чуть-чуть проще.

А вот последнее, чего хотелось бы

— это, уйдя из жизни,
кого-то продолжать этим тяготить.

— Да. Позволь, я вспомнил одну историю.

Она очень, мне кажется, созвучна с тем,
что ты сейчас рассказываешь.

У меня был очень близкий друг,
когда я учился в институте.

Что достаточно сильно
меня сломило в свое время.

Он заболел раком головного мозга.

И год скрывал от нас всех, что он болен.

Никому не говорил, просто уехал.

Более того, поругался со мной,
со всеми близкими специально.

Мы просто идеально проводили вместе время,

и неожиданно человек начал конфликтовать
сознательно на пустом месте.

И мы все рассорились.
Я еще в силу своего темперамента,

в общем, тоже начал как бы в ответ,
что называется, вступать в конфликты.

И расстались мы не очень хорошо.

И по прошествию года
я периодически стал узнавать,

что он, в общем, попал в какое-то место
далеко за пределами как бы Москвы.

И, в общем, это некая вроде бы как будто бы секта.

И я очень разочаровался, расстроился и злился.

А потом я выяснил, что на самом деле,

он решил последние свои дни провести там.

И когда он умер, его друзья
из этого поселения позвонили мне и сказали,

что он хотел бы, чтобы ты приехал к нам,

познакомился, и у него есть для тебя письмо.

И я отправился в Казань вместе с друзьями.
Это было в Казани.

Для меня это был шок, потому что это потеря
одного из таких самых близких друзей.

Потому что я никогда не забуду,
как он научил меня обниматься.

Я не знаю, как. Он просто учил меня как вот…

Смотри, есть такое приветствие. Давай.

Вот есть вот, да, такое приветствие.

Он говорил, что: «Ладо, так никто не обнимается».

Он говорит: «Нужно прижиматься грудью и телом».

Дай, я просто сделаю.

Он всегда учил вот так вот. То есть,
ты должен чувствовать человека грудью.

И меня так всегда это трогало!

Он мне подарил еще кожаный такой портфель.

У него один единственный был портфель,
с которым он ходил. Он мне его подарил.

Мы пользовались одними духами
— это в институтской такой среде.

Это был просто теплейший человек, Артем.

Вот, и после армии как бы…
Я просто чуть предысторию скажу,

что после армии как бы как раз ему там
табуреткой по голове надавали.

Наверное, на этом фоне всё это и развилось.

В общем, я поехал в Казань.

Конечно мы там рыдали,
выпивали и пытались разобраться.

Я сказал: «В первую очередь я хочу понять,
где он похоронен».

Он сказал, что: «Вам ни в коем случае не говорить».

«Есть дерево. Очень красивое дерево.
Ходите туда».

«Если вы хотите соблюдать этот ритуал
— вот вам те самые письма».

Небольшие такие записочки он оставил
каждому из нас, именные.

Просто говорит: «Наведывайтесь,
а лучше сюда больше не приезжайте».

«Вот, помните о нем — и всё».

Так у меня есть эта записочка небольшая.

И вот, наверное, в контексте твоей истории,
которую ты рассказал,

я стараюсь всячески при любом удобном случае,


за столом или где-нибудь еще
сохранить эту память.

Потому что он вложил
именно то тепло человеческое,

которое как бы достаточно,
ну, мало встретишь в жизни.

(музыкальная заставка)

— (Дудь) Вы говорите с Хаски про политику?

— Когда как, честно говоря.

Ну то есть, по-разному. Мы когда встречаемся,

мы говорим, мне кажется, о многом,
но меньше всего о политике.

Ну то есть, а чего? Он как бы…

У него есть амбиции там режиссера,
если я не ошибаюсь. И у него…

Ну, он как-то об этом очень скромно всегда говорит,
но, мне кажется, то, что он вот сейчас сделал,

такой мини сериал — это абсолютно,
мне кажется, его эстетика.

Он, мне кажется,
в этом может дальше развиваться,

но почему-то как бы постоянно себя ограничивает.

Мне интересно творчество с его стороны
независимо от формы.

С музыкой всё понятно,
как бы это в любом случае всё прекрасно.

Но хотелось бы конечно
увидеть его и в других ипостасях.

— (Дудь) Хаски выступал на Донбассе.
Как ты к этому относишься?

— Ну, это его право.

— Если бы тебя позвали с мастер-классом,
с показом фильма в сегодняшний Донецк,

ты бы поехал?

— Ну, в случае внешнеполитической ситуации я бы,
наверное, воздержался бы, потому что,

ну, были бы последствия.

Поскольку всё очень просто.

Мы сейчас частично коснемся
моей идентичности отчасти вот,

потому что моя мама из Украины, мой папа из Грузии.

Вот, а родился я в России.

Часть какого-то времени я рос в Грузии,
до грузино-абхазского конфликта.

Потом окончательно переехал в Россию.

И когда между тремя этими странами…

А в последнее время происходит
абсолютно чудовищное, напряженное отношение.

Мне невероятно сложно.

Я пытаюсь понять, каким образом.

Я всё время начинаю пытаться выступать
в качестве внутреннего такого миротворца.

Таким образом выстроить так взаимоотношения
между людьми, между этими странами,

которые абсолютно сейчас находятся
в колоссальном напряжении.

— То есть, если бы ты поехал,
ты обидел, как минимум, маму,

а, может быть, и отца?

— Ну, скорее маму.

Повторюсь, это очень сложная такая дилема во-от.

И я между трех огней постоянно.

При том, что я знаю,
что и для мамы это болезненная история вот.

И в общем, нам иногда сложно
обсудить за одним общим столом

внешнеполитические ситуации в стране.

Мы как бы стараемся не особо их касаться,
а говорим о чём-нибудь другом.

— Может ли высказывание либо про силовика,
который там бьет людей на митинге,

либо про судью,
который выносит несправедливый приговор,

про то, как он живет за этим в семье,
как он домой приходит

— может ли это появиться
в российском кино сейчас?

— Интересный, кстати, вопрос.

Лично бы мне такое кино
интересно было бы увидеть.

Хотел бы я такое кино снять? Однозначно нет.

Вот, как творческая фигура,
мне эта тема не очень импонирует.

Я сейчас не могу ответить на этот вопрос.
Как будто кажется, нет.

Как будто кажется, нет.
Да? Потому что существует…

Вот, всё очень просто: если как бы найти
частные какие-то инвестиции, то вполне возможно;

если при государственной поддержке,
то точно нет.

— Пока просто, видишь, я только одну
попытку высказываения такую увидел

— это клип группы «Каста».

♪ Выходи гулять
(просто выходи гулять) ♪

♪ Собираемся свободно,
хоть немного и ссыкотно ♪

♪ Выходи гулять ♪

Который скорее на белорусских событиях,
я так понимаю, был основан.

Вот, я в прошлом году
снял короткометражный фильм.

Пока он лежит на полке, ждем.

Я просто максимально
интригу забросил и на этом всё.

Но, кстати,
в контексте схожих с этой историей,

которые сделала группа «Каста».

Ты сам думаешь, возможно ли,
появление такого кино в современной России?

— Я уверен, что нет.

— Почему?

— Ну потому что, к сожалению,
кино в отличии от Ютуба, например

— это очень дорогое производство.
— Да, факт.

И я как-то встречался с продюсерами,
которые говорили, что:

«Мы мечтаем сократить съемочную группу до 12,
кажется, человек для того,

чтобы невероятно удешевить производство».

Но что-то пока, по-моему, такое невозможно.

— Impossible.

— Да, и нужны большие деньги.

А большие деньги там
возможны либо при госучастии,

либо при--
— Частных инвестициях.

— Частных инвестициях людей,

которые, живя в России,
не захотят так рисковать.

Поскольку они могут снять
на свои деньги такое высказывание,

а потом заиметь проблемы
в тех там источниках дохода,

которые принесли им деньги на это кино.

Вот, поэтому, мне кажется,
тотальное желание не рисковать

сейчас даже у тех людей,
которых также мучает этот вопрос,

как следователь, сфабриковавший дело,
приходит домой и там ласкает своих детей,

дарит цветы своей жене.
— Тебя интересует именно

сеттинг современной Росии?
— Конечно.

Мне хочется просто,
чтобы большой художник об этом высказался.

Я жду того момента, когда пройдут годы
и весь этот ужас, который происходит:

когда дают настоящий
тюремный срок за комментарий,

за брошенный стаканчик, за всё остальное

— когда настоящие художники
будут это препарировать.

И мне очень интересно.

Мне будет интересно узнать мотивацию людей,
которые это делали, их чувства,

страдание или, может быть, равнодушие.

Как зритель, я очень этого жду, но думаю, что…

— А на что ты надеешься?
Будут ли страдания?

— Я не знаю--
— Мы же фантазируем.

— Да, ну, мне кажется,
это будет история про то, что…

Ну, про разложение, про то, что…

Ну, у меня всё просто.

Я убежден, что в силовые органы
и вообще на все те работы приходят люди,

которые хотели бы работать честно
и менять мир к лучшему.

Но среда определяет сознание.

И эта среда может тебя атрофировать.

Уже много фильмов было про это снято,
но слушай, блин.

Фильм «Реквием по мечте» в том числе про это.
Про то, как распадается личность.

Но там она распадается из-за герыча.
— Угу.

— (Дудь) А тут она распадается
от вседозволенности и--

— Ну, там про разные формы зависимости, да.
— Да, да.

— Ну, слушай, власть — это тот же героин.
— Абсолютно такой же наркотик, да.

— (Дудь) Поэтому…

Как тебе новый альбом Хаски?
— Мне очень нравится.

— Как тебе песня «На что я дрочу»?
— Гениальная!

Я мечтаю снять на нее клип.

Я Диме об этом еще не говорил.
Я не знаю, какой можно сюжет придумать.

Сама драматургия в этой песне поражает.

— А, не показалось?…

Просто для меня Хаски, если что, большой поэт.
— Да.

Первые четыре строчки песни «Иуда»
— одни из моих любимых просто в русском рэпе.

Это… это супер.

И тем страннее звучала эта песня.

Не слишком ли это прямолинейно?

— Да, ну Юр! Ну,
«благодать на лицах стариков и младенцев»

— по-моему, это максимально образно,

потому что язык…

— Это слишком в лоб в буквальном смысле.

— Потому что иногда ты устаешь от устриц,
надо давать черный хлеб. Понимаешь?

Не надо стесняться простоты.

Простота — это не всегда плохо.

И мне кажется, в какой-то момент, вот…

Я невероятно люблю фильм
Андрея Звягинцева «Нелюбовь».

По причине того, что с каждым фильмом

он отказывался от более сложной такой
как бы образной системы, визуальной,

где достаточной простой.
К простой истории он пришел,

которая меня невероятно сильно тронула,

потому что мне в ранних фильмах
мне было сложно пробиться.

Невероятно красиво, образно,
метафорично, отсылки и так далее.

Но последний фильм… меня просто уничтожил.

Потому что это ровно то ощущение,
в котором мы живем в стране, к примеру.

Да, в этой нелюбви перманентной.

И тот же самый вопрос.

Ну, эта «благодать на лицах стариков
и младенцев» как бы сейчас, ну, акт…

Так и звучит, в общем, и так это выглядит.

И так и на самом деле, как мне кажется.

— Тебе не страшно будет
снимать клип «На что я дрочу»?

На случай, если кто-то не в курсе,
эта песня про то,

как лирический герой подвергается насилию
со стороны президента России.

— Ну, я абсолютно убежден,
что можно придумать какой-нибудь контрпункт.

То есть, есть драматургия в самой песне.

Да?

Она абсолютно понятна.

Вот мне интересен как бы
соревновательный такой элемент,

то, каким образом можно найти этот образ,

который может сосуществовать
с такой драматургией в песне.

Вот как это вообще возможно?

Вот это интересный челлендж.

То есть, это во всяком случае вызов.
То есть, мне интересно попробовать.

То есть, не факт,
что получится с точки зрения идеи. Знаешь, как бы,

когда я говорю про соревновательный метод
— это просто стимул.

Если не случится высказывания,
это, может быть, отчасти импульс.

Но если не будет в конечном счете идеи, то зачем?

Эпатаж ради эпатажа — это так себе.

(музыкальная заставка)

— Твоей следующей работой
должен был стать сериал про буллинг?

— Да.

— В какой он стадии?
— На данный момент он заморожен.

— Почему он заморожен, ты не можешь говорить?
— Нет.

Ты в своем Инстаграме,
прикладывая свою школьную фотографию,

как я понимаю--
— Угу.

— …просил рассказывать истории,
в том числе про буллинг.

— Угу.

— Расскажи одну-две самые лютые,
которые ты услышал.

— Я могу лучше рассказать про какую-то свою.

Я тоже абсолютно считаю,
что это малодушие с моей стороны.

У нас был во дворе такой мальчик, вот.

У него было определенное такое отклонение:

когда ты на него замахиваешься рукой--

— Извини, пожалуйста.

За кадром мы говорили про буллинг в моей школе.

В моем классе был парень,
над которым издевались.

И я не обладал ни силой, ни авторитетом, чтобы за него заступиться.

Я считаю, это малодушие.
— Абсолютно идентичная ситуация.

Потому что тебе приходилось просто наблюдать
и равнодушно молчать, поскольку ты понимал,

что или этот вектор агрессии
переместился бы на тебя.

Ребенок, если на него поднять руку,
начинал кричать.

Просто неистово!

Конечно же для многих это было
прекрасным времяпрепровождением, ребят.

И они замахивались на него
— он начинал орать и убегать.

Вот и как-то вся эта история переросла в следующее.

В тот день я не гулял, но знаю,
что история закончилась достаточно трагично.

Его таким же образом погнали,
этого ребенка кричащего. Его сбила машина.

Он остался в живых,

но у него с опорно-двигательным аппаратом
случились как бы серьезнейшие проблемы,

серьезнейшие последствия.

В общем, он с трудом передвигался.

И каждый раз когда… Ну, с тех пор
никто ни над кем больше не издевался.

Тот мальчик, который это всё устраивал,
переехал из нашего района.

— Из-за этого?
— Да-да.

Нам было, и мне лично, до сих пор стыдно за то, что…

Несмотря на то, что я в тот день не был,
но когда это происходило,

мне приходилось там просто
наблюдать за этим, молчать.

Сейчас не понимаю до сих пор,


почему я пытался взаимодействовать
каким-то образом, гулять с этой компанией детей.

Потому что, ну, понятно,
что это более старшие авторитетные ребята,

и ты пытаешься возле них
каким-то образом находиться.

И при этом надо мной
издевались же подобным образом.

То есть, как бы, ну, там клали мне гусениц на плечи.

Я просто, ну, начинал как бы орать тоже.

Зачем я общался с этими людьми — я не понимаю.

Но вот эта издевательская форма…

Я думал, что всё это осталось абсолютно вот там,
в моем возрасте, как бы такая степень жестокости.

Но из тех школьных историй,

где абсолютно подростка за татуировку на шее

абсолютно долго уничтожали морально
долгое время — меня конечно поразило.

Просто поразило.

То есть, его весь учительский состав просто загнобил.

И вплоть до того, что снизило
повышаемость его с точки зрения оценок,

потому что он как бы бросил вызов системе в целом

и был за это наказан вот как бы
абсолютно жестким образом.

То есть, его просто уничтожали морально каждый день.

— Лучший фильм либо от грузинских художников,

либо про Грузию, который ты видел.

— Это Отар Иоселиани «Жил певчий дрозд».

Просто обязательно к просмотру,

потому что это поэзия.

Это поэзия кино в чистом виде.

— А это интересно смотреть сейчас?

— Да, потому что это кино вне времени.
Это история жизни человека.

Я не хочу рассказывать про что этот фильм.

На самом деле, как скоротечно всё проходит

и насколько человек живет мгновением.

Этот фильм дает очень точное ощущение послевкусия.

Для меня это один из таких
самых трогательных фильмов, авторских.

Понятно, что есть еще там великие.

Лично для меня, я очень сильно люблю Данелия.

Эти все знаковые фильмы, все их знают:
«Мимино» там и так далее, и так далее.

Вот именно с точки зрения как бы глубины,
другой глубины бренности бытия

— вот пусть это будет обязательно к просмотру,
фильм Отара Иоселиани

— Тебе понравилась работа «Золото»
для группы Ленинград?

— (Ладо) С точки зрения чего?

— (Дудь) Своего участия.
— (Ладо) Своего участия?

Мне кажется, концепт хороший.

Концепт хороший,
музыкальная часть не очень.

Не сложилось. Мне кажется,

эта работа не сложилась с точки зрения
аудиальной, визуальной составляющей.

Просто вот это факт.

— Подожди, а ты не знал, какая будет музыка?

— Давай, я буду честен с тобой.

Музыкальная версия, на которой изначально
вообще должна была сниматься работа,

аранжировка была совершенно другая.

— А текст?

— Текст был тот же,
но аранжировка абсолютно другая.

— Как ты узнал о том, что аранжировка другая?

— Просто по факту. Это право артиста, и всё.

— Не, уже отсняв всю эту историю?
— Конечно, да.

Мы монтировали и снимали
под одну музыкальную версию.

Это нормальный процесс,
когда артист присылает демку.

И так с «Иудой» было.

так было с «Маслом черного тмина».

Чаще всего артист работает с демо-музыкальным.

Вот и потом в последний…

По поводу «Иуды» та же самая история была.

Слава богу, для всех это зашло.
Но я слышал в демо-версии.

Мне в демо-версии
в миллион раз больше нравилась песня.

— Какая у тебя цель была,
когда ты этот видеоряд создавал?

— Слушай, сделать по сложности проект,
который я никогда не делал.

Нам предоставили
достаточно внушительный бюджет.

Отдать тоже должное Сергею. Он…

Я просто помню, как я пришел к нему.

У него был обед 25 или 30 минут,
и я должен был рассказать ему историю.

Он извинился, что он сейчас будет есть при мне,

потому что у него там съемки были,
как раз-таки другие.

Я ему за 20 минут коротко в лицах пересказал всё.

Он сказал: «Просто прекрасно». Похлопал.

И сказал: «Всё, давайте договариваться,
пожалуйста, с моим директором. И давайте снимать».

То есть, в этом плане…

Ну то есть, опять же так случилось, что мне везет.

И я, кстати, в принципе,
стараюсь так и не работать.

Если человек, если артист
начинает мне рассказывать, что мне делать

— я с ним не работаю сразу же.

Я говорю: «Ну зачем тогда? Если ты знаешь,
что делать, пожалуйста, делай сам».

Вот и в этом случае как бы,
ну, и с Сергеем я переживал,

что сейчас начнется вот. Наверное, он там…

Потому что он большая звезда,
сейчас будет мне рассказывать, что мне делать.

Я такой: «Надо терпеть или отказываться?»

Я всё рассказал.
Он сказал: «Да, всё прекрасно».

И на съемочную площадку приехал,
с удовольствием отработал на позитиве и уехал.

Всё. Мы показали ему какие-то кадры,
что у нас получилось.

Он сказал: «Класс». Всё, и уехал.

— «Все бабы любят бабки, и в фитнесе потея».

♪ Все бабы любят бабки,
и в фитнесе потея ♪

— Угу.

— Стал бы ты снимать клип на песню
с таким текстом в 2022-м году?

— Ну очевидно, что нет.

На тот момент я не придавал значения этому.

Есть такая категория женщин.
И это очевидная сатира.

Ну, надо просто понимать, что это жанр.

Вот, знаешь, как бы в этой ситуации нужно понимать,
что это опреденная категория женщин,

для которых очевидно является ценностью
как бы денежные единицы и так далее, и так далее.

И вот про именно такую категорию женщин
эта история была.

И поэтому я и придумал,
что она должна быть небуквальной,

чтобы отчасти никого не обидеть.

Потому что это плоскость Сергея
— придумка текста.

Эта вот вся такая казуистика сложная
— это всё неправильно.

Не должно быть так, в общем, Юр.
Это как бы самообман.

Я вот занимался отчасти самообманом,

и поэтому я не очень люблю
эту отчасти для себя работу,

что бесконечные конструкции самообмана
привели к тому,

что и сексистское высказывание очевидное,

плюс не живет визуальная часть с аудиальной.

Ну как бы вот, и результат просмотров, и лайков, и дизлайков, я знаю, что там не самый хороший.

То есть, по всем пропорциям эта история нарушена.

(музыкальная заставка)

— (Дудь) «Казнь».

У тебя выходит первый фильм.
— (Ладо) Угу.

— (Дудь) Он про маньяка.
— Да.

— Почему про это?

— Он, на самом деле, не про маньяка.

Я просто понял,
что мне необходима жанровая ширма

для того, чтобы рассказать
достаточно личную историю.

Жанровая ширма, и наличие, собственно, убийцы.

— Личное там — про то, что человек с камерой
может попробовать там изменить мир?

— Нет, я как раз…

Интересно, кстати.
Вот это очень интересно. Спасибо, Юр.

Не, просто я без иронии.

Потому что я не думал об этом герое
именно в таком ключе.

Скорее про этот конфликт внутренний…

Не знаю опять же стоит ли спойлерить,

но это внутренний конфликт
с тем самым комформизмом,

который я стал в себе замечать и уличать
— и надо себе это признавать.

Это ровно тот процесс,
который происходит с главным героем фильма.

Вот, это приспособленчество.

И мне захотелось публично абсолютно
купировать это в себе.

— Какое приспособленчество
у тебя в жизни сейчас происходит?

— Ну, ты в том числе привел пример
с клипом Ленинграда.

Я считаю, что это часть комформизма,
потому что это противоречие.

— Объясни,
как ты понимаешь слово «комформизм».

— Поиск выгоды.

Вот я просто стал уличать себя в том,
что я не руководствуюсь принципами того,

что я об этом хочу сказать по-настоящему

или это является там делом всей моей жизни,
я действительно хочу это воплотить.

А я начинаю как бы думать
и мыслить категориями:

«А что я вот с этого получу?»,
«А надо ли это делать?»,

«А будет ли выхлоп?»

И я, в общем, как бы, ну, просто понял,
что это омерзительно. Так нельзя.

Так нельзя. Это категорически неправильно.

Да, возможно в какой-то момент стоит взвесить,

но если это первостепенно в творчестве

— значит, ты не занимаешься
по-настоящему творчеством.

Я очень хотел бы верить,
что я занимаюсь по-настоящему творчеством.

И когда-нибудь кто-то вдруг посчитает нужным,
назвать то, что я делаю,

каким-то, не знаю, большим произведением.

— (Дудь) Где мы?

— (Ладо) В Театре королевского квартала.

— (Дудь) Что это за место?

— (Ладо) Это театр,
могу уже смело сказать, моего друга.

Старшего друга, Нико Тавадзе.
Он художественный руководитель этого театра.

— (Дудь) Нико Тавадзе — исполнитель главной роли…?
— (Ладо) Да.

Случилось так, что я должен был
попробовать одного артиста в Киеве.

Потом полететь в Израиль,
чтобы работать над сценарием.

И у меня была, получается,

заплонированная такая вот встреча с Нико
на один день буквально.

То есть, я ради этого в Тбилиси хотел поехать.

Нико начал первую сцену: подготовился, всё.

И я никогда не думал про акцент.

Клянусь. Я всегда думал,
что у меня будет кавказский персонаж.

То есть, вот какой он будет, я пока до конца не знаю.

То есть, я писал изначально
под кавказскую ментальность.

То есть, мне важно было, чтоб мой персонаж
был определенного темперамента,

определенного склада.

Я, на самом деле, потом впоследствии понял,
что я делаю про себя. Ну реально про себя.

Просто до какого-то момента
ты не можешь себе в этом признаться.

И получается так,
что когда он начинает произносить,

у меня очень-очень странное выражение лица.

Во-первых, весь этот текст
превращается практически в тост.

Такое, знаешь, как бы:
я не понимаю до конца, нравится мне это или нет,

потому что это новое чувство.

Он делает пробу.Я понимаю, что:

«Так, это, по-моему, вообще великолепно».

Мы пробуем другую сцену.

Я понимаю, что всё прекрасно.

Вот всё складывается. Это то,
как я, на самом деле, хотел.

Я понимаю,
что у нас будет проект сложный, это дебют,

я очевидно, не знаю, всех процессов
производства картины в большом масштабе.

И я знаю, что я человек,
который меняет задачи прям на ходу постоянно.

Прям постоянно. То есть,
мы сегодня снимаем вот эту сцену.

Говорю: «Нет, ребята, я хочу ее переписать».


Прям здесь и сейчас переписал.
«Давайте, мы сейчас ее сыграем».

И я даю Нико третью сцену, самую сложную.

Просто адская финальная сцена!

(заглушается звук)

Ее играть невероятно сложно.
Просто вот ну…

Я даю ему 15 минут.

Я сказал: «Я сейчас пойду покурю,
подготовь текст».

Он говорит: «Я не готовил».

Ну, так тоже нечестно с моей стороны было.

Ну, я просто понял, что мы будем
в таких обстоятельствах. И он и я.

Мы будем всё время находиться в таком стрессе.

И очень важно понять, насколько артист
обладет импровизационным чувством.

И, значит, я ухожу, курю. И я сижу.

И вот эту сигарету и кофе я никогда не забуду,

потому что вот эта кофе, сигарета
— это был, знаешь, как бы период надежды на то,

что «пожалуйста, пусть сейчас произойдет то чудо,
за которым я охотился практически год».

Я прихожу.

Чуть-чуть трансформировался,
то есть, ну, как бы набрал состояние.

Играет сцену с первого дубля!

Абсолютно вот с первого раза.

И вот он всё это делает
— у меня как бы начинается дрожь.

Естественно, мы прощаемся,
я не подаю вида, всё остальное.

Я в буквальном смысле первое,
что дрожащими руками пишу ребятам-продюсерам:

«Слушайте, у нас появился главный герой».

Отчасти ребята были против.

Против того,
чтобы артист был не особо известен.

— Ага.

— Вот, потому что есть всё-таки стратегический…
как бы процесс продвижения фильма,

где необходимо учитывать,
что должны быть медийные фигуры.

Три пробы отправленные!

Через 15 минут мне все позвонили и сказали:

«Поздравляю, у нас есть главный герой!».

— (Дудь) Кто прототип?

Давай чуть-чуть расскажу, собственно,
каким образом возник этот персонаж.

Так как, слава богу, я не обладаю ни экспертизой, ни опытом,

ни работая в органах или там следователем,

нам для создания образа нужны были материалы.

И мы стали исследовать персонажей,

этих существ, я даже по-другому их не назову,
с конца 60-х по 90-е.

И в том числе коснулись современных,
значит, серийных убийц.

Поняли, что конечно по проработке
и аналитике этих людей

большим количеством материала
обладает… Чикатило.

Это не полностью, вообще не полностью,
списанный персонаж. Но какие-то нюансы,

да, какие-то проявления в психологии
и мотивациях мы конечно используем.

Это не фильм про Чикатило.

То есть, как бы это гибрид с разными качествами,
которые мы включили,

в том числе и какие-то нюансы
и проявления паталогические от Чикатило.

— На стадии производства фильма,
только не знаю на какой,

стало известно, что Сарик Андреасян
делает сериал про Чикатило.

Как ты отреагировал?

— Слушай, мы как ни странно,
параллельно запустились.

Конечно я расстроился,

потому что у Сарика есть такое свойство, конечно,
после себя оставлять выжженное поле.

И я боялся, значит, бесконечных сравнений.

И боюсь их, и они, очевидно, будут.

Я думал, ты скажешь, ты боялся,
потому что невозможно сделать лучше.

(смеется)

Я могу сказать так, что, знаешь,

меня в Сарике, на самом деле, поражает другое.

Что он настолько бескомпромиссен
в своих решениях и в том, что он делает.

Я просто понял, что мыслю другими категориями.

Для него это просто работа. Вот просто работа.

Вот как бы, знаешь, можно делать работу хорошо,
а можно делать плохо.

Но для него — это просто работа.

А для меня — это дело всей моей жизни.

И вот, ну, как бы и это не значит,
что как бы он не имеет на это право.

Но просто проблема вся в том, что какая-то часть
аудитории уже будет предвзято,

мне кажется, относиться к тому, что сделали мы.

— Один из твоих любимых фильмов
— это Феллини «8 с половиной»?

— Всё верно.

Потому что ни один режиссер до этого
не являлся собственным предметом,

как мне кажется,
буквально предметом изучения самого себя.

Это такая как бы, знаешь,
препарация публичная.

которая меня поразила,
что настолько человек может быть откровенен.

Это новый уровень откровенности.

Вот мы сейчас говорим про новую искренность.

Для того времени — вот это новая искренность.
— А!

И насколько режиссер, на самом деле,
не защищен, беспомощен — об этом мало кто говорил.

Об этом никто. И я в этом плане,
как творческая единица, понимаю,

что я слышу отголоски своей несостоятельности
в этом человеке, который не боится.

А это, представляешь, мастер такого уровня:

там «Сладкая жизнь», «Дорога» и так далее и так далее.

Перечень этих фильмов просто как бы…

Оскар уже у человека на тот момент,
понимаешь? И он сомневается в себе.

И на самом деле, мне и по сей день этот фильм,
как напоминание о том,

что независимо от твоего статуса,
твоих достижений и всего остального

важно помнить и знать…
Важно рефлексировать.

— (Дудь) М-м!

— Вот скорее я для себя
понимаю этот фильм таким образом.

Поэтому меня так сильно трогает,
что ты не должен бронзоветь

— вот, что происходит
с режиссерами в какой-то момент.

У них появляется как бы
такая определенная осанка

и вот как бы некая еще и усталость
может быть от уже 10-го фильма--

— Канал на Ютубе?…

— Что «канал на Ютубе»?

Как у тебя?

— «Бесогон ТВ» я имею в виду.
— А-а!

Это, кстати, для меня тоже личная трагедия.
Я очень большой поклонник Никиты Сергеевича.

Мне всё время,
знаешь, что кажется?

Что в какой-то момент
в очередной передаче «Бесогон» он скажет:

«Стоп, ребят. Я долгое время над вами шутил.

Я, кстати, снял фильм.

Скоро выйдет».

И мы увидим фильм в духе «Раба любви»

или там «Неоконченная пьеса
для механического пианино».

— Ну, ты же не веришь в это?
— Я верю.

Можно я буду наивным
в этом плане человеком?

И я абсолютно признаюсь в любви
к этому человеку до момента,

когда он возможно очень сильно углубился
в какие-то политические распри.

Вот, мне это как бы…

Я пытаюсь видеть всё совершенно лучшее
и хорошее в этом человеке.

— Ты в Инстаграм как-то выкладывал
фотографию с Виктором Сухоруковым.

— Да-да-да.

— И вот с комментарием
«Виктор Сухоруков — этим всё сказано».

— Угу.

Значит, мне посчастливилось
сделать пробы с ним.

Он долгое время не соглашася
на личную встречу.

У меня были экзамены для того,
чтобы он пришел ко мне лично и вообще начал пробы.

Это удивительно!

Значит, первый тур
— это созвон с ним и вообще разговор.

— Сухоруков экзаменует режиссера?
— Да, конечно.

Лично меня так точно экзаменовал,
потому что я как бы для него абсолютный ребенок.

И, значит, я звоню ему — и, значит,

15-20 минут я защищаю как бы
концепцию своего фильма.

Я вот абсолютно по стойке смирно!

Я просто потом обратил на себя внимание:
я стоял ровно

и вот так вот рассказывал ему абсолютно как бы
про что фильм, зачем и так далее,

какая роль, всё остальное.

А он же… Я же при этом понимаю,
что ему нужно. И я пытаюсь ему это дать

— это такая игра бесконечная
с обеих наших сторон,

потому что он в этот момент набивает себе цену.

Говорит: «Ну, я вам не нужен…»

И пауза.

Я только что, 15 минут назад,
просто рассказывал насколько он мне нужен!

И он мне говорит: «Нет, я вам не…»

Так, хорошо.

И вот, в общем, первый тур.

Говорит: «Давайте созвонимся
— я почитаю сценарий».

Он прочитал сценарий.

Второй тур — дискуссия относительно сценария.

Он задает вопросы,
разрушает всё максимально.

Говорит: «Это непонятно.
То плохо, здесь я не понимаю…»

А потом говорит: «Гениальный сценарий!»

И вот ты в этих качелях находишься:
ты не понимаешь, как на всё это реагировать.

Третий тур, самый важный — личная встреча.

На который он пришел подготовленный:

у него уже эскизы роли.

И я сидел два часа на моноспектакле.

Он мне предлагал фантазии
на тему этого героя.

Фантазии на тему персонажа.

Он говорит: «А вот смотри,
он будет сидеть вот так вот. И значит,

смотри, как он будет ушко трогать».

И он показывает мне, как…

Я даже пытаться не буду,
как он это сделал,

как он трогает свое ухо!

Вот это этюд от Виктора Ивановича Сухорукова.

— Который он придумал специально--
— Да, да, да.

Да, а он говорит: «А вот так он будет ходить».

«Смотри, а вот так он будет ходить»,
— и он показывает, как он ходит.

«Вот, а мне кажется, вот сидит он не полной попой
на стуле, потому что это не в его…»

Он живет уже с этим!

И он начинает садиться как-то.
Вот просто моноспектакль!

Абсолютный как бы с персонажем,

с какими-то репликами как бы
фантазийными на эту тему, то есть.

Вот это был спек--! Вот тот день,
когда я просто говорю:

«Виктор Иваныч, не знаю,
как у нас сложится, не сложится,

но можно я с вами сфотографируюсь
как бы просто для личного архива и вообще,

что я как бы поработал с вами,
прикоснулся там и так далее».

Даже два часа для меня
— просто невероятный подарок.

— В итоге, ты снимал его?

— Нет, мы, к сожалению,
не смогли снять Виктора Иваныча Сухорукова

поскольку он после этого
три раза от нас уходил.

И два раза мне удалось его вернуть.
Потом, на третий раз я просто понял,

что, как я вот до этого
с тобой делился этим открытием,

что я как бы не выбираю артистов.

Я как бы… Ну, так не работает.

Это должно всё само по себе произойти.

Вот везде вот в этом процессе съемочном,
где я каким-то образом сопротивлялся,

настаивал и шел в контру некую

— везде я потом впоследствии наблюдал,
что я чуть-чуть что-то потерял.

А там, где люди сами органично прошли в процесс,

где произошла какая-то синергия, какая-то…

Я не хочу говорить про некую алхимию,
мистицизм и так далее, но это есть.

Всё равно как бы есть какой-то коннект
— пусть это будет вот таким вот.

— Ну, химия.
— Да, химия

— пусть будет таким образом называться. Всё, она вот возникает,

всё, и значит, надо как-то доверять этому процессу,
который возникает между вами.

— Речь про «Казнь»?
— Да-да.

(музыкальная заставка)

— Когда и как вы познакомились с Манижей?

— Мы познакомились с ней как раз в Осетии.

Я пригласил ее во Владик.

Владикавказ, вот.

И она приехала — так мы познакомились.

Ну, имею в виду более близко.

До этого у нас было такое…

…шапочное что ли знакомство,
неглубокое в том смысле,

когда люди общаются
и узнают друг друга тесно,

вот и близко, и понимают как бы
какое-то прошлое друг про друга и так далее.

То есть, мы познакомились с ней в Симачеве.

Вот, в тот момент, когда только вышел Хаски «Иуда».

И она в этот момент зашла случайно туда.

И мы пили в этот момент с оператором
Андреем Краузовым и с Димой Хаски.

Вот, зашла туда Манижа.

Андрей очень хорошо знал Манижу.
Они прям очень близкие друзья.

И так случилось, что мы познакомились,
прекрасно провели все вместе вечер, выпили.

Вот, и разошлись.

Это 18-й год.

Потом мы тесно сотрудничали
на разных проектах.

И когда мы поехали в Штаты вместе работать
над небольшим таким документальным очерком,

более тесно начали тоже общаться.

Но это никогда не выходило
в какую-то другую плоскость.

Это была просто работа.

— Когда что-то поменялось?

— Когда мы вот познакомились… Я считаю,

что именно вот второе наше настоящее
знакомство состоялось именно в Осетии,

когда мы из Осетии потом поехали в Грузию в Казбеке.

Там на Рождество прекрасно провели время.

Просто началось как бы близкое,
тесное общение,

обмен какой-то энергией,
которая возникла вот в тот момент.

— Прошлой осенью ты сделал предложение?
— Да.

— И сделал это в Грузии?
— Да.

— Почему именно в этом месте?

— Ну, потому что--
— Вот в этом.

(щелчок)

— Слушай, ну, я просто понял,
что я бы хотел это сделать именно здесь,

поскольку я чувствую связь с этим местом.

И потом обязательно предварительно я…

Не предварительно, а после точнее
я получил благословение от батюшки.

Вот, это очень смешная сцена,

потому что после того,
как я сделал предложение, значит,

я ее повел в храм.

— Там же?
— Да-да, там же

И батюшка такой сонливый немного был.

В общем, я подхожу и говорю:
«Не могли бы вы нас, пожалуйста, благословить?»

И он неожиданно просто:

(пародируя акцент)
«Да! Э! О, мои хорошие!»

(смеясь) И он в один момент
просто бьет мне по лбу вот так.

И Маниже просто бьет и говорит:

«Идите сюда! Давай обвенчаемся ща!»

Он просто переродился в один момент.

Это был просто статичный достаточно человек.

И когда мы…

— А он не знал, что вы придете?
— Нет-нет.

Я хотел, чтоб именно вот и для Манижи,
и для всех это было как-то так…

— Манижа — мусульманка?
Или она атеистка?

— Нет, мусульманка.

— Не было проблемы, что--

— Мы, более того, хотим провести два обряда.

Значит, венчание и никах.

Значит, это традиционный обряд бракосочетания
там в Таджикистане и здесь в Грузии,

соответственно, венчание.

Я отношусь к этому гораздо проще, как и она.

Что это просто такая, знаешь,
культурная традиция,

которой стоит обязательно
воспользоваться, вот.

При этом я никаких противоречий
в смешении наших культур не вижу.

Эй, бандиты!
(щелкает)

— (Дудь) Играют же, ну!

Слушай, а ты обратил внимание,
что все собаки чипированные здесь?

— (Ладо) Да, все собаки чипированные.
Я, как собачник,

невероятно люблю собак.

Эй! Бродяги, хватит воевать!

Вот, собственно, тот самый чип,
о котором мы говорили.

Погоди, остановись.

— (Дудь) Покажи чип, да.
— Вот, собственно, чип.

— (Дудь) А что он значит?

Они все помечены…

Тих-тих, ну, давай не на камеру.

Вот, они все помечены и соответственно…

Ой, ты мой хороший вот. Всё,
тихо. Всё-всё-всё, чш-ш.

Это гуманный, так сказать,
способ оставить животных в покое.

Они все, если я не ошибаюсь,
имеют индивидуальный номер,

чтобы их…

…чудовищным способом не устранять,

они живут себе свободной…

— (Дудь) Они стерилизованные?
— Да.

…свободной собачьей жизнью.

Оп, еще одна мафия. Иди сюда!
(причмокивает)

У меня есть собака, вот--

— (Дудь) У тебя кто?
— У меня корги.

— (Дудь) О-о-о!
— Да, кстати, зовут его Батоно.

— (Дудь) Батоно? Это…
— Ну, «батоно» — это дорогой,

господин, в общем,
имеет значение по-грузински.

Вот, поэтому я конечно
несказанно рад за возможность собак

вот таким образом проводить время
и чаще всего, кстати…

Их по городу бесчисленное количество,

но я ни разу не столкнулся с тем,
чтобы они нападали на людей.

— (Дудь) В Тбилиси?
— Да, в Тбилиси непосредственно.

Я как бы с ними контактирую сразу же.
Вот это чудо-юдо.

Они все, в принципе, контактные. При том,
что вчера был огромный алабай.

— Ага.

— Который подошел, посмотрел на меня.

Как бы я напрягся, потому что алабай
достаточно внушительных размеров.

И я как бы приготовился сейчас
или бежать, или гавкать в ответ.

Я уже не знаю, что делать, как спасаться.

Но посмотрел как бы отвернулся и ушел,
то есть ничего.

Ничего не предвещало, так сказать, по итогу.

— Зачем вам было нужно Евровидение?

«Вам», потому что вы всё-таки,
как творческий союз там выступали.

— Угу.

Ну в смысле
«зачем нам было нужно Евровидение»?

Манижа, во-первых,
невероятно это в том числе хотела.

Вот, это было ее давней мечтой.

И когда возникла такая возможность,
конечно же она согласилась.

Там получилось так, что это вообще
всё достаточно спонтанно.

Ей буквально за несколько дней
до отбора позвонили.

А мы ровно год назад как бы были в Израиле.

И она написала эту песню в Израиле
с двумя израильскими композиторами,

очень классными.

И она лежала на полке.
Как бы она не знала, когда ее выпускать.

Вот возникло предложение.

И она показала несколько композиций,
включая эту.

Мы как-то всей семьей, в том числее мама,
Надежда Таджиевна сказала,

что очень классная композиция.
Мы, так услышали, что да,

давай конечно с ней пробовать.

Всё онлайн в течение нескольких дней
замастерили эту композицию.

Она переписывала какие-то слова.
И вот на отборочном туре…

Для артиста прежде всего…

Давай будем честны,
что от России такой фигуры не было никогда.

Давай просто поймем. Это очень важно.

— Что ты имеешь в виду?
— Ну, отражающий совершенно--

— Неформатно?
— …нетрадиционные как бы, скажем, ценности России,

В целом, она представляет Россию
на международной арене,

что вызвало
колоссальный всплеск агрессии.

Это, действительно, факт.
И ксенофобы, и расисты — все повылезали.

И вот диванные патриоты, в том числе.

Ну, то есть как бы тогда, как мне кажется,
и то, что мы пытались сделать…

И мне кажется, мы это сделали
и все это всё поняли,

ну, какая-то часть, к сожалению,
не поняла вот. Ну, бывает.

Тут, к сожалению, как бы бесполезно тоже
пытаться перед всеми шаркать ногами.

Мы-то как раз пытались показать
многообразие русской женщины.

То есть, свыше там 140-ка этносов
представлено в России, ну не только…

Как бы русская женщина
в современной действительности,

в современной реальности
— это понятие гораздо шире.

И мы поехали туда.

Мало кто понял, мне кажется,
но я всё-таки хотел бы объяснить этот момент.

Туда поехала не Манижа выступать.
Она поехала представлять русских женщин.

И этот экран сзади,

собственно,
в том числе ради этого там и оказался.

То есть, это как бы
огромное количество разных женщин,

разных религий, разных представителей этносов
были на Евровидении

— и в этом идея.

И она поворачивалась в финале
и пела им и про них.

Но почему-то все прицепились, что таджичка,

которая каким-то образом
поехала представлять Россию.

И к сожалению, не до конца, мне кажется,
вот все до сих пор понимают идею номера

и почему она осмелилась, якобы да,
в глазах окружающих выступить с такой позицией.

А мне кажется, это абсолютно не то,
чтобы должно быть так,

это просто по-другому никак не может быть.

Ну это международная площадка.

Вот, просто возможность
проявить себя на международной арене

и привести такое сообщение.

Я считаю, что всё прекрасно она сделала.
Так и надо было делать.

И если будет вторая такая возможность,
если это повторилось бы,

я думаю, что сейчас она
не захотела бы делать это второй раз.

Но на тот момент я абсолютно как бы
ее поддерживал, и поддерживаю в ее решении.

И абсолютно счастлив, что она…

Во-первых, она, мне кажется,
прошла чудовищное как бы испытание,

которое сделало ее только сильнее.
Я просто в этом плане невероятно ей восхищаюсь.

Потому что количество ненависти,
которое было на нее вылито,

и количество людей,
которые даже не захотели вслушиваться,

а комментировали про «конь и люди»
— это было конечно очень некорректно.

Мне было очень неприятно, что:
«Ну почему вы не хотите,

чуть-чуть хотя бы погрузиться
и попытаться понять,

про что пытается сказать
этот артист с тем визуалом,

который поддерживает это высказывание».

И я просто понял, что вот это
перманентное как бы состояние агрессии,

в котором находится большинство
как бы жителей России,

потому что условия, ну, не всегда благоприятные.

Реакцию формирует именно только такую.

Но я и рад, что большое тоже
количество людей поддерживало ее.

Огромное количество людей поддерживало.

Это… Поверь,
когда ты находишься под таким давлением,

получать даже элементарно сообщение
или когда ты там,

не знаю, в Инстаграме видишь сторис,
то это очень сильно вдохновляет.

Она просто выдержала чудовищное
как бы давление. И она большая молодец.

Понимаешь,
я объясню в чем основная победа:

что возник прецедент диалога, что Россия
— многонациональная, многокультурная страна.

И именно только засчет появления
подобного выступления.

Мне плевать на это Евровидение, честно скажу.

И вот клянусь тебе,
я не стесняюсь этого совершенно.

Я очень рад,
что в нашей стране возникла дискуссия.

А она возникла. И не стоит этого отрицать.

Я еще до выступления ее вот в финале уже
сразу написал небольшой пост,

потому что я просто понял,
что всё уже произошло.

Потому что всё это долгое время,
люди муссировали, люди дискутировали.

И во всяком случае какой-то сдвиг,
потому что в начале людей,

которые ненавидели ее и желали ей, когда…

Я тебе скажу так,
когда мать двоих детей пишет сообщение ей о том,

что: «Я мечтаю, чтоб тот самолет,
на котором ты летишь, разбился».

Юр, это самое малое,
что я тебе сейчас рассказываю. Ну--

— В директ Инстаграма?

— Да, да-да-да, вот.
Это самое малое, что я тебе рассказываю.

Это конечно повергает в ужас.
Но тех людей, которые впоследствии,

когда она уже прошла в финал
и так далее, и так далее…

Люди стали верить в нее.
Люди стали больше поддерживать ее.

И всё-таки условно представить себе
в процентном соотношении.

Если было 80% человек, которые были против того,
чтобы она выступала и представляла Россию,

а 20% каким-то образом
оставались нейтральными или поддерживали,

то к концу ее выступления, могу сказать,

что как бы страна разделилась
хотя бы 50% на 50% точно.

Потому что возникла эта дискуссия
— и это самое важное.

(музыкальная заставка)

— Три твоих любимых или главных режиссера

— это Феллини--
— Да.

—…Антониони и Тарковский?

— Нет, не Антониони.

Феллини, значит, Герман-старший,

значит, Тарковский в том числе.

Я добавил бы, пожалуй туда Балабанова.

— Как ты относишься к мнению,

что «Тарковский — это художник для художников,

а большинству зрителей простых,

не связанных с созданием
там контента или с творчеством,

понять и принять его очень тяжело».

— Я абсолютно согласен с тем, что, возможно,
для того, чтобы смотреть подобное кино,

нужно усилие, это очевидно.

Я просто помню там «Жертвоприношение».

Мне достаточно далось тяжело.

И я в более осознанном возрасте
смотрел «Сталкера»,

а в более раннем возрасте
смотрел «Андрея Рублева».

И могу сказать так,
что я никак не был связан с профессией,

и я просто плакал в конце фильма.
Меня это невероятно ранило.

— Ты плакал в конце «Андрея Рублева»?
— Да-да-да.

— (Дудь) Сколько тебе было?
— Слушай, я был вообще в подростковом возрасте.

Потом я уже посмотрел «Иваново детство»
— как бы тоже невероятный фильм.

Дебют и какая-то вообще фантастика.
Просто, как это возможно, я не понимаю.

Хотя такой более, мне кажется,
доступный для масс, скажем, фильм

в силу простоты языка.

Но даже там уже вся его эстетика будущая,

и иносказательность,
и образность уже проступала.

— Ты изучал когда-нибудь,
как Тарковский работал с актерами?

— Слышал, слышал--

— Что слышал?
— Мне больше нравилось,

как Герман работает с артистами.

Когда он Гурченко и Никулина заставлял
на холоде, просто на лютейшем холоде,

значит, работать, аргументируя это тем,
что они играть сейчас не будут, они будут жить.

«Вот они не будут играть
вот это вот всё мне сейчас.

А они будут вот заходить, как есть,
потому что они думают, как согреться.

Они темпоритмически по-другому
сцену будут играть».

Ну и соответственно как бы вот подобного рода
как бы способы взаимодействия с артистами

я конечно читал. Они больше впечатляли у Германа,
нежели чем у Тарковского.

Потому что там работа
с Кайдановским над Сталкером — это всё…

Они там ругались, выясняли отношения,

я знаю, чуть ли, простите,
там нахуй друг друга не слали

— там прям вот такие какие-то легенды ходили.

Ну я вот к этим киномифам
отношусь очень скептически,

потому что это можно бесконечно
как бы пересказывать из уст в уста.

Вот, и я не знаю, правда это или неправда,
что первую версию Тарковский…

Первая версия «Сталкера»
была уничтожена самим Тарковским, вот да.

— Кинопленка Kodak,
с которой что-то случилось.

— Да-да, что-то с ней случилось.

И только буквально несколько панорам
было использовано из этих бобин.

В общем, я не знаю. То есть,
правды никто не знает.

Но методология работы
настолько у всех индивидуальна.

Иногда некоторые артисты…
Я вот столкнулся с этим на кино.

Иногда некоторым артистам необходимо,
чтобы на них наорали, чтобы их,

я вот другого слова на подберу, вздрачивали.

Вот я называю «вздрочить»
как бы накачать человека. Говорю:

«Что ты так плохо сидишь?!»

«Что ты на меня смотришь?! Давай!»

«Ну, Юр. Встань!»

«Юра, я с кем разговариваю?»

И вот этот момент как бы.

И ты начинаешь использовать
какие-то нелицеприятные вещи.

Говорить человеку: «Ты плохо играешь.
Зачем вообще в профессию пришел?»

«Юра, ты хуевый журналист».

Понимаешь?

— Мы столько на тизер набрали сейчас.

Я просто счастлив!
(Ладо смеется)

— Я к тому, что и артист начинает плакать.

Его это ранит.

Потом мы играем сцену,
мы подходим и обнимаемся.

— Ты так делал?

— Да, ну я же тебе сейчас вот говорил, что мне при--

— Это личный опыт?
— Да, да.

Я просто, почитав это, посмотрев, думаю.

И как бы, ну, я вижу, что человеку надо это.

Я один раз чуть-чуть как бы, знаешь.

Я пытаюсь не всегда по-человечески:
«Ну давай соберись, пожалуйста» — и так далее.

А кому-то не то, что вообще нельзя так говорить,

то есть упаси боже повысить голос!

То есть, ты понимаешь,
что человек сейчас очень собран, он хрупкий и…

— Ты можешь сказать, на кого ты кричал?

— Нет.

— (Дудь) Это был клип или фильм?
— Фильм.

— А вот это пленка?
— Это пленка для фотоаппарата.

Соответственно это 8-миллиметровая касета,
которая вставляется, просто заряжается.

— (Дудь) Давай покажем людям,
что еще за кадром у нас присутствует.

У нас присутствует вот такая вот
мыльница Olympus.

И Ладо говорит…

Просит сфотографировать.

— Я могу объяснить, в чем ее преимущество.

— Давайте, я вас вдвоем.

— Не нужно обладать большим талантом--

— Она выехала, да?
— Да-да-да.

— То есть, она так выехала…

— Не нужно просто обладать большим талантом
и техническими знаниями,

потому что всё автоматизированное
— только поэтому я использую эту мыльницу.

— А, потому что она позволяет--

— Ты просто нажал и забыл,
то есть как бы в этом преимущество.

Вот ты сейчас еще раз нажал и сфоткал.

— Ой, счетчик кадров!
Вот это сейчас флэшбекнуло в прошлое, а?

На самом деле, весь бэкстейдж фильма «Казнь»
я сделал на этот Olympus.

И я чуть попозже--

— Фото бэкстейдж?
— Да-да-да, фото бэкстейдж сделал на этот Olympus.

И сейчас сделал книгу.

Она сейчас в единственном экземпляре.

Качество, которое выдает вот эта вот вещь,
оно достаточно уникально.

То есть, для этого тебе не нужно иметь
грамоздский какой-то фотоаппарат, цифровой.

Ну, можно обратить внимание, то есть как бы

сколько необходимо лишних телодвижений сделать для того,

чтобы снять моментально то,
что происходит здесь и сейчас.

— (оператор) Тогда я парирую.

— Айфон?

— (оператор) А вот это? А вот это что?

— Я готов тоже ответить на этот вопрос.
— Да, пожалуйста.

— В отличие от телефона, пленка…

Это просто разная пластика.

Я вижу цифровое изображение,
и оно вызывает у меня отторжение.

Это вопрос вкуса.
— А.

— И это всё исключительно не атрибуты стиля,

как ты пытаешься постоянно классифицировать
это в моем случае из-за плаща и--

— Я спросить.
— Я понимаю, что ты иронизируешь.

Вот, я скорее про то,
что это исключительно эстетика.

Это другая фактура, другая пластика,

которая как бы вызывает у меня
определенную реакцию и не более того.

То есть, тот, кто выбирает телефон,
не значит, что он не прав.

Пожалуйста, фотографируйте на телефон.

Скорость, так сказать,
получения кадра чуть-чуть иная.

Но мгновение, которое ты фиксируешь идентично,

что человек достал телефон, разблочил его.

Я в этом плане чуть-чуть буду быстрее.

— Прости, а можно я сейчас предложу…?
Я возьму у Сереги камеру.

— Кто быстрее?
— И вы попробуете сфоткать, кто быстрее.

— Давайте. Мне нравится эта дуэль.

— (Дудь) По моей команде.

На старт,

внимание,

марш!

(звук выстрела)

(Дудь смеется)

Ну что ты скажешь, а? Диджитальный?

— У меня карман узкий просто.

У него-то не в кармане, не в штанах был.

— Если говоришь о Тарковском,
нельзя не задать этот вопрос.

Про корову и коня.

Можно ли так поступать
с животными ради искусства?

Мне кажется, я не имею морального права
судить этого человека. Объясню почему.

Потому что я в своем клипе
позволил себе сделать нечто подобное.

У меня в пакетах была живая рыба.

Вот мы купили живую рыбу.

– «Fata Morgana»?
— Да, в «Fata Morgan'е». И потом, к сожалению…

То есть, нам пришлось, понятно,
забрать ее к себе домой.

Но всё-таки в какой-то момент часть из них,
этих рыб, умерло. За что мне стыдно, вот.

И многие после релиза клипа мне писали
очень много отчасти заслуженной критики.

Вот, но писали почему-то
по поводу черепахи очень много.

Хотя черепахе мы сделали просто
накладной такой специальный панцирь,

который потом просто
аккуратненько сняли, всё.

— И она продолжала жить?
— Да, и она прекрасно продолжила жить.

Рыбу мы купили на продуктовом рынке,
вот, для того, чтоб потом ее съесть.

Никто ее не выкинул в урну.

Но как бы для многих это оказалось болезненным.
И я абсолютно понимаю почему.

И я тоже неосмысленно это сделал как бы.

На будущее сделал вывод
и внутренне перед этой рыбой извинился.

(музыкальная заставка)

Надар, у нас тут как бы небольшой коллапс.

Мы решили воспользоваться туалетом два раза,
имея на руках всего лишь один лари.

Вот, нам нужен еще один лари,
чтобы вызволить Юру, который внутри туалета.

— (Надар) А каким образом?
Он там по времени что ли? (смеется)

— Мы, в общем, допустили стратегическую ошибку.

В общем, нам необходим один лари,
чтобы избежать этот конфуз.

— (Надар) Понял тебя!

— (Ладо) Юр, ну пока Надар нам…

— (Дудь) Давай, Серег, а там есть какой-то план,
который может попасть в монтаж?

— (оператор) Конечно всё попадет!
— (Дудь) А, всё.

— (оператор) Всё войдет. Это история, Юр.

— (Дудь) Ладо,
как ты относишься к туалетному юмору в кино?

— Одним из моих любимых фильмов в детстве
является фильм «Тупой и еще тупее».

Если мы с тобой сейчас его включим,
именно первую часть,

то я смогу онлайн цитировать
какие-то сцены вместе с героями.

То есть, такое количество раз
я смотрел этот фильм в детстве,

поскольку у меня было
ограниченное количество видеокассет,

и среди прочих была кассета
с фильмом «Тупой и еще тупее».

И я без ложной скромности могу сказать,
что посмотрел его раз 50.

Меня поражала всегда
мотивация этих персонажей.

Потому что из-за того, что водитель лимузина
влюбляется в девушку в тот момент,

пока он везет ее в аэропорт и готов
из-за любви к ней отвезти этот чемоданчик в Аспен!

При этом географически не зная,
где он находится.

Конечно же эта изначально ситуация
абсолютно задает как бы жанр.

И, действительно, вспоминая туалетный юмор,
там есть сцена, когда герой из-за того,

что тот предал их дружбу
и начинает встречаться с героиней,

подсыпает ему слабительное в стакан с кофе.

Таким образом, он хочет ему отомстить.
Он имеет моральное право на это, скажем так.

Вот, и происходит сцена.

Испражнение конечно чудовищное, но…

— Но ты ржал?
— Я тогда ржал достаточно сильно.

Ну, скорее ты просто понимаешь,
что он получает заслуженное наказание за то,

что он обманул своего друга.

И пусть даже таким образом,
но он его получает.

Но, кстати, мы нашли один лари.

Мы тебя выпускаем.
— Да?!

— И так…

(смех Ладо)

— Я свободен!
— Да, отлично.

— Просто, чтобы зафиксировать.
Туалет прекрасный!

Кажется, Алина,
барабанщица группы «Кис-кис», ведет блог.

И у нее есть рубрика «Обзор туалетов».

— Туалетный ревизорро — Алина Олешева.

(звук слива)

— Обзор тбилисского туалета:
совершенно замечательно!

Чистенько, здорово.

И даже пеленальный столик есть вот такой.

Поэтому я в этом заточении…

Еще раз, я в нем виноват,
то есть исключительно.

Я провел это заточение прекрасно
и даже согрелся.

Тем, кто отвечает за тбилисские туалеты.

— Огромное спасибо.

— Ты с большим уважением
относишься к Тарантино.

У него как-то состоялся следующий диалог.

Его спросили: «Квентин, почему вы до сих пор
ничего не сняли круче "Криминального чтива"?»

На что он ответил: «А кто снял?»

Можешь назвать пять фильмов,

снятых после «Криминального чтива»,
которые либо так же хороши,

либо даже лучше.

То есть, после 94-го года.

Ну, для меня это как раз вот в 90-х годов
по 2000-е там и чуть-чуть еще дальше

— это «золотая эпоха»,
мне кажется, вообще Голливуда.

Я могу сказать конечно.
Это «Обычные подозреваемые» Сингера.

Это точно «Нефть» Пола Томаса Андерсона.

Это «Магнолия» Пола Томаса Андерсона

Я просто обожаю этого режиссера. Это,
мне кажется, ныне живущий классик,

с которым я мечтаю познакомиться.

Это «Воспоминание об убийстве» Пона,
это «Олдбой» Пак Чхан Ука.

Вот они. Мне уже кажется, пять.

Ну, давай даже «Сочувствие госпоже месть»
сделаем, туда добавим еще.

То есть, вообще весь корейский кинематограф
у меня вызывает тоже дикий восторг.

И я большой поклонник.

— Ты фанат корейского кино?
— Да.

— Как ты объясняешь то,
что он стал суперпопулярен в последние годы?

— О, это предмет нашей постоянной дискуссии,
в том числе и с Ильей.

Я это характеризую следующим образом.

Так как они умеют работать
с таким материалом,

что ты не можешь его классифицировать,
в каком жанре они же всё-таки в итоге работают.

Смотришь чудовищную трагедию,
куда интегрирован комедийный жанр.

И ты не понимаешь каким образом
это может сосуществовать.

И возникает уникальный язык,
который мы отчасти утратили.

Потому что там «золотая эпоха»
советского кинематографа, да, там и так далее

— это 60-е, 70-е там это прямо вот абсолютно,
то есть свой символьчик был.

Мы его сейчас, мне кажется формируем,
вот наше поколение.

Вот, а корейцы из года в год, ну,
просто выдают то, что я не могу, то есть…

Логически я могу сесть разобрать,

но вот эта вот ментальная
какая-то особенность.

И вот соединения несоединимого
дает вот этот эффект.

Потому что где-то в какой-то момент
они скатываются в жесткий просто черный юмор.

Хотя при этом есть вот фильм.
Называется «Желтое море».

Даже одно название говорит нам,
просто расистское название максимально.

Где будет бесконечное количество убитых азиатов.

И они сами называют это «Желтое море».

— Желтое море на карте есть.
— Нет.

В контексте этого фильма говорится о том,
что мы просто увидим…

Ты, знаешь, в корейских боевиках
корейские персонажи

чаще всего не используют как бы пистолет,
как будто они не знают о существовании

то есть этих пистолетов.

Они чаще всего пользуются или ножами,
или мачете, или топорами,

или идут просто в рукопашку

— это как бы такой закон вообще этого жанра.

И меня конечно всегда поражало,
что абсолютное, казалось бы, просто би-муви.

Там Такеши Китано про якудз,
про гангстеров и всё остальное.

Но вот какая-то примесь странностей,
которая там вот интегрируется.

Вот есть как бы канон этого жанра,
и вдруг появляется что-то дополнительное,

которое дает этому произведению объем.

И вот, на самом деле,
от этого возникает, мне кажется,

то самое уникальное ощущение
от просмотра этих фильмов.

Какой бы мы фильм там ни назвали:

там «Мать», «Жажда», там «Преследователь»
— огромное количество этих фильмов,

где казалось бы жанровый элемент,
типичный про серийного убийцу, превращается…

Есть вот прекрасный фильм
Chaser — «Преследователь».

Там есть гениальная почти 5-ти
или 6-ти минутная экшен-сцена двух героев,

где они дерутся без ничего, на кулаках.

И это редкая сцена в кино,

где люди в процессе драки устают.

5 минут.

Они начинают очень активно,

и к концу драки…

А как это обычно, на самом деле,
в жизни бывает, потому что больше минуты,

даже 30-ти секунд драться невозможно,
если ты не профессиональный боец.

Твоей дыхалки не хватает,
что, собственно, и происходит с героями.

И они уже ползают друг на друге,
практически валяются,

не могут нанести как бы
нормальный ответный удар.

И всё это выглядит таким, знаешь,
человеческим месивом.

И как бы вот в этот момент из экшен-сцены,

такой очень рядовой,

всё это превращается в абсолютную как бы такую,
знаешь, вязкую, непонятную,

почему-то новую по звучанию историю,
максимально реалистичную.

А начинается всё абсолютно жанрово:
тот берет что-то в ответ, они бьют…

Знаешь, как бы такой просто очевидный вот
этот вот: возьму клюшку для гольфа, всё-всё-всё…

И потом просто размякает,
они на ходу меняют жанр

— и это очень классное ощущение.

Это не только в экшен-сценах,
но и в пределах драматических сцен.

Когда раз, вроде бы отставной полицейский,

который теперь держит
свой притон с проститутками,

неожиданно начинает вести свое расследование,

потому что у него пропало там какое-то
количество проституток, а это его бизнес.

А он сам когда-то в далеком бывший коп.
И начинает расследование.

И он абсолютно аморальное
отвратительное существо.

Просто животное!

И в процессе фильма ты к нему проникаешься.

У него возникает контакт с ребенком
одной из погибших.

Нет, которой сейчас вот-вот уже и убьют.
Там параллельно происходит трение.

И вот как это животное, потому что нам
показывают его в этой точке своей эволюции,

обретает человеческие черты с этим ребенком.

И это очень интересно.

И вот вроде бы, казалось бы,
вот по вводным начальным

достаточно прозаичная, такая скучноватая,
может быть, и не очень умная вещь.

Но впоследствии в момент повествования
уже открываются какие-то нюансы,

дополнительно жанровые,
и это превращается в мелодраму практически.

Понимаешь, как бы, казалось бы,
мы начали по одним вводным

с очень агрессивной, жесткой сцены убийства.
И думаешь такой: «Ну типичный детектив-триллер».

А потом раз — и вот возникает линия мелодрамы.

А потом они просто бросают
и уходят в треш абсолютный,

как бы жесткий такой, знаешь, би-муви,

когда люди лупят друг друга
ради того, чтобы лупить.

Вот эта постоянное
жонглирование жанрами говорит,

о каком-то их мастерстве и умении
рассказывать так увлекательно истории,

что во всем мире все поклонники
корейского кино.

Если ты не любишь корейское кино,

то ты можешь конкретно объяснить,
почему ты не любишь.

Потому что именно как раз из-за того,
что я пришел смотреть конкретный жанр.

В отличие, допустим, от западных фильмов,
которые выбрали определенный жанр,

и по канонам этого жанра существуют.

Там фильм «Семь» — вот абсолютно как бы,
знаешь, ни шаг влево, ни шаг вправо.

Вот мы идем как бы из одной точки в другую.

Там вот в корейском кино
постоянно расшатывание происходит.

И что, собственно, ну, не может
не вызывать восторг вот у меня лично.

— Тебя удивил суперуспех «Игры в Кальмара?»

— Я скажу так,
есть старый фильм «Королевская битва».

Тоже, значит, если не ошибаюсь,

корейский фильм с участием Такеши Китано.

И это абсолютная «Игра в кальмара».

Если ты посмотрел «Королевскую битву»,

то тебе будет совершенно неинтересно
смотреть «Игру в кальмара».

Потому что механика идентична:
есть остров, куда отправляются школьники,

и ты должен выжить,
убивая своих сверстников.

Там механика по концепту очень схожа.

— Ты снимал рекламу для Reebok с Хабибом.
— Угу.

— (Дудь) Как тебе работалось?

— (Ладо) С Хабибом работалось комфортно.

Я честно могу сказать,
он не любит сниматься.

Вообще просто не любит сниматься,

но он как-то принял эти обстоятельства,
что нужно сняться.

И мы как-то… Ну то есть,

вот есть там дубль, два, три и меня всё устраивает.

Он спрашивает: «Всё?»
Я говорю: «Да, всё».

То есть, ему дискомфортно.

И он признается абсолютно открыто,
что: «Я не люблю сниматься».

— Его можно было в чём-то переубедить или…?

— Да, там абсолютный диалог в этом плане. То есть,

когда я прошу лишний раз там куда-то пробежаться
там или что-нибудь еще сделать,

он абсолютно как бы как вот…

Мне кажется, он воспринимал это,
как тренировку в том числе.

То есть, вот тренировка. «Хорошо,
я это сделаю» — так и так далее.

То есть, с ним абсолютный диалог.

— Как ты относишься к его
публичным заявлениям последнего времени?

Я могу сказать так, что я очень уважаю и являюсь
его большим поклонником, как спортсмена,

но не разделяю его точки зрения в общественно-
политической деятельности совершенно.

Потому что он, действительно, стал,
ну, фигурой мирового масштаба,

влияющей не только на Дагестан,
но и в целом на весь мир.

И я категорически не согласен
с какими-то его действиями.

— Ты видимо в первую очередь
про Макрона и ботинок?

— В том числе, да. Да.

Но, мне кажется, это его право,
и он делает так, как считает нужным.

Я просто не согласен с теми или иными позициями.

Конечно мне бы хотелось выслушать позицию,
почему он это сделал.

Потому что через какое-то время
этот пост был удален.

Вот, и конечно было бы очень интересно выслушать,
почему же он его и удалил,

или почему он его как бы выложил.

— Ты говорил как-то, что с иностранными звездами
тебе работать меньше хочется, чем с русскими.

Почему? Потому что доступ к телу ближе?

— Конечно. Только поэтому.

Наверное, это один из основных факторов,

потому что там система как бы взаимодействия
с артистом совершенно иная.

Там есть менеджмент, который выступает
огромной китайской стеной, к примеру,

где ты никаким образом не сможешь подлезть.

И очень сложно вести коммуникацию
с артистом напрямую,

потому что он обложен реально этими людьми.

И для того, чтобы пройти как бы
весь этот путь для воплощения,

нужно вот пройти эти инстанции.

Плюс я обладаю не той эстетикой,

которая имеет возможность стать успешной на западе.

Ну то есть, как бы мрачность — не значит,
охваты, просмотры там и так далее.

Это, действительно, важный момент.

Тебя спрашивали, с кем ты хотел бы поработать.

И ты называл, например, певицу Розалиа.

— Да-а! Невероятная.
— Почему?

— Мне нравится индивидуальность.

Вот как бы я вижу в артисте
какую-то неповторимость.

Меня поражает,
что она поет на своем языке в том числе.

И она меня просто поражает тем,
что она делает свой родной язык международным.

В этом есть красота как бы, понимаешь?

— Как Rammstein в 00-е?
— Да, да-да.

Вот, при этом коллаборирует с мировыми звездами.

Вот, это конечно…

Мне очень бы хотелось,
чтобы так случилось, чтобы русский артист,

исполняя композиции на русском,

был известен в международном контексте.

Вот, мне кажется,
Маниже это с «Русской женщиной» удалось.

— О чём ты мечтаешь в профессии?

— Знаешь…

…не потерять желание, что-либо создавать.

Потому что я был свидетем неоднократно того,

как те или иные люди
формально занимаются своей профессией.

Просто отрабатывают деньги или заказ.

Я бы хотел, чтобы это желание,

этот невроз, это в виде бессонницы,

это стремление сохранилось
вот до самой моей старости

(музыкальная заставка)

— (Дудь) Блиц!

Я спрашиваю коротко
— ты отвечаешь необязательно коротко.

Балабанов или Михалков?

— Балабанов конечно.

— Хабиб или Емельяненко?

— Какой из?
— Федор конечно.

— Федор.

— Хаски или Дельфин?

— Оба.

— Oxxxymiron или Noize?

— Ах, очень сложно. Оба прекрасны.

Давай будет «оба».

— Хачапури или хинкали?

— Ну это просто удар ниже пояса.

Так, хачапури или хинкали?…

Давай, хинкали.

— Самый талантливый русскоязычный музыкант.

— Я думаю, я, как верный поклонник,

это будет Дима Хаски.

— Самый талантливый русскоязычный режиссер?

— Пусть это будет мой друг — Илья Найшуллер.

— Какой фильм надо включить
после этого интервью?

— Ой, а можно, я, действительно, прорекламирую.

Это будет два фильма. Нет,
всё-таки нет. Давай один.

Потому что я за последнее время
был шокирован этим фильмом.

И я долго дискутировал. И прям… а!…

Всё культурное сообщество разделилось на два лагеря.

Для меня — это картина Жюли Дюкурио «Титан».

Прям реально радикально
настроены очень многие,

что это абсолютно отвратительное, бездарное кино.

А кто-то считает,
что это просто гениально.

Я принадлежу к тому числу людей,
которые считают что это просто гениально.

И не потому что это «Каннская
пальмовая ветка» и вот это вот всё.

При том, что это фильм не номинирован на Оскар там и так далее.

И всё дальше он никуда не пошел,
но вот я считаю, что это выдающаяся картина.

Потому что степень провокативности
и высказывания меня просто…

Это ровно то, зачем я в том числе ходил в кино,

когда я смотрел Ларса фон Триера, к примеру.

Мне было вообще не по себе
после каких-то фильмов,

потому что меня просто
выбивали из зоны комфорта.

Вот этот фильм выбивает из зоны комфорта,
поэтому я настоятельно рекомендую.

— И финальная:

в чём сила?

— М-м…

В желании творить.

(музыкальная заставка)

— Конкурс!

Что будет призом?

— Штучный экземпляр книги, которуя я сделал, вот.

Книга называется «Казнь», вот.

— Это ты фоткал на эту адскую мыльницу?
— Да-да, на эту мыльницу.

Кстати, вот интересно тебе взглянуть,
и ты поймешь,

насколько, на самом деле, она уникальна по тому,

что ты можешь получить по итогу.

Значит, единственная просьба

— разыграть и вручить победителю книгу
после выхода фильма,

потому что здесь сценарий,
здесь раскадровка всего фильма,

фотографии, которые делал я в процессе съемок
на эту прекрасную мыльницу.

— Конкурс!

Мы эти несколько дней
путешествовали по Тбилиси,

по городу, который обожают снимать
в клипах, в кино.

Он очень фактурный,
очень кинематографичный.

Но у нас это мелькало уже в разговоре с тобой,

что в какой-то момент людям это надоест.

Ну, просто потому что захочется
искать новые локации.

Предложите свою секретную локацию,

в которой можно, ну, хотя бы один раз,
что-то очень классно и интересно снять.

Это может быть ваш город.
Это может быть ваш поселок.

Это может быть какая-то территория,
к которой вы каким-то образом причастны.

Необязательно Россия.

Это может быть любое место,
про которое вы знаете или в котором вы живете.

Чем интереснее, и толковее,
и притягательнее это будет написано,

тем больше шансов на то,
что этот приз достанется именно вам.

Мы очень рассчитываем, что будет много-много…

Много интересных мест!
— Да, я тоже.

И даже, если приз не достанется,
просто люди подсветят места,

куда ваши локейшн-менеджеры просто понесутся
смотреть, изучать и что-то снимать.

Список новых локаций для съемок русского кино.

Необязательно в России.

Необязательно в России, но место,
про которое вы сами можете рассказать.

Ищем секретное оружие для русского кино.

Спасибо большое!

(легкая электронная музыка)